Барабаны Перна - Энн Маккефри

— Само собой, мой господин, — обиженно ответил Пьемур — неужели старший рудокоп думает, что его нужно предупреждать?

На клочке, который неохотно выдал ему мастер горняков, удалось нацарапать всего несколько слов. Кожа была старая, видно, с нее уже неоднократно соскабливали старые записи, чтобы использовать снова, поэтому чернила расплывались. «Жив-здоров! Задерживаюсь!» — написал Пьемур, а потом по внезапному наитию добавил барабанными сигналами: «Поручение выполнено. Чрезвычайные обстоятельства. Старый дракон».

— Гляжу, ты умеешь обращаться с этой мелюзгой! — с ворчливым одобрением заметил старший рудокоп, наблюдая, как Пьемур привязывает записку к лапке Крепыша, причем сам файр следил за этой операцией не менее внимательно, чем мастер.

— Он знает, что мне можно доверять, — ответил Пьемур.

— Как говорится, доверяй, но проверяй, — неожиданно сухо отрезал рудокоп, и Пьемур недоуменно взглянул на него. — Да ты не обижайся, парень.

Именно в этот миг Пьемуру пришлось сосредоточиться, чтобы как можно ярче представить себе Менолли. Потом, подняв руку над головой, он привычным движением подбросил файра в воздух.

— Лети к Менолли, Крепыш! Возвращайся к Менолли!

Вместе с рудокопом они провожали взглядом файра, который стремительно удалялся в западном направлении и вдруг исчез из вида. Тут ученик позвал их ужинать.

Во время еды Пьемур терялся в догадках: что же хотел сказать мастер, к кому относилось его замечание «доверяй, но проверяй». Может, он не очень-то доверяет Пьемуру? Но почему? Разве не он сохранил для них сапфиры? И при этом ему даже не пришлось соврать. И у себя в цехе он никогда не наживался на своих друзьях, торгуясь за них на ярмарке, и всегда держал слово. Приятели часто обращались к нему за помощью. Да и вообще, разве само это поручение — не знак доверия со стороны Главного арфиста? Что же скрывается за словами старшего рудокопа?

— Пьемур! — кто-то тряс его за плечо.

Паренек с запозданием сообразил, что к нему обращаются уже не в первый раз.

— Ведь ты — арфист! Спой нам, сделай милость!

Эта искренняя просьба людей, вынужденных подолгу жить и работать в глуши, заставила сердце Пьемура болезненно сжаться от сожаления.

— Понимаете, друзья, я потому и стал гонцом, что у меня ломается голос, и мне пока что не разрешают петь. Но знаете, — поспешно добавил он, заметив на лицах рудокопов явное разочарование, — я могу продекламировать вам кое-какие песни, если у вас найдется, на чем отбивать ритм.

После нескольким неудачных попыток он остановил свой выбор на кастрюле, которая звучала не так уж плохо, и, поддерживаемый слушателями, притопывавшими в такт тяжелыми сапогами, проговорил им все новые песни Цеха арфистов, даже новую балладу о Лессе, сочиненную мастером Домисом. Кто знает, когда еще им доведется услышать ее в настоящем исполнении, да и никто ее не услышит до праздника у лорда Гроха. И если, по мнению самого Пьемура, в его теперешней передаче эта песня многое потеряла, все равно мастер Шоганар его не слышит, Домис никогда не узнает, зато рудокопы были так неподдельно счастливы, что мальчик почувствовал: он потрудился не зря.

Распрощавшись с холдом рудокопов, он с первыми лучами солнца направился в обратный путь. Теперь тропа шла под уклон, и от тряской рыси скакуна у Пьемура зуб на зуб не попадал. Временами они с пугающей скоростью скатывались с откосов, которые с таким трудом одолевали накануне. Пьемур зажмурился и, вцепившись в седло, изо всех сил надеялся, что они не слетят с тропы в бездонное ущелье. Когда он возвращал своего невозмутимого скакуна Банаку, животное лишь слегка вспотело под седлом, в то время как сам Пьемур весь взмок.

— Я вижу, все в порядке, — лаконично заметил Банак.

— Хоть он и не больно прыток, зато надежен, — с таким преувеличенным облегчением проговорил Пьемур, что Банак рассмеялся.

Ступив на Главный двор Цеха арфистов, Пьемур услышал, как Тильгин отважно поет соло Лессы. Он усмехнулся про себя: даже когда Тильгин не врет, голос его звучит скучно и вяло. На крыше никого из файров Менолли не было видно, но на подоконнике спальни мастера Робинтона нежился на солнышке Заир, так что Пьемур взлетел по лестнице через две ступеньки. Хотя он втайне сожалел, что никто не видит его триумфального возвращения, в этом был и свой плюс: у него не появилось искушения разболтать о своих приключениях.

Зато когда мастер Робинтон тепло приветствовал его, паренек прямо-таки надулся от гордости.

— Ты прекрасно воспользовался представившейся возможностью. Только будь любезен, юный Пьемур, объясни мне скорей, что означают твои загадочные сигналы, — или я лопну от любопытства! Насколько я понял, «старый дракон» означает Древних?

— Вы правы, мой господин. — Повинуясь знаку Робинтона, Пьемур уселся и начал свой рассказ. — Т'рон на Фидранте и еще двое всадников на голубых заявились, чтобы забрать у мастера рудокопов сапфиры!

— А ты совершенно уверен, что это были Т'рон с Фидрантом?

— Совершенно! Я видел их пару раз еще до ссылки. А потом, самим рудокопам они прекрасно известны.

Главный арфист сделал ему знак продолжать, и мальчуган красноречиво описал все события минувшего дня, вдохновленный таким изумительным слушателем, как мастер Робинтон, который напряженно внимал ему, не задавая ни единого вопроса. Потом Главный арфист заставил Пьемура повторить рассказ снова, но на этот раз его интересовали подробности, реплики, а уж сцену столкновения Древнего с мастером рудокопов Пьемуру пришлось передать до мельчайших деталей. Робинтон одобрительно посмеялся, услышав о находчивости Пьемура, похвалил за осторожность, когда услышал, что тот спрятал ограненные сапфиры в сапоги. Только тогда паренек вспомнил, что должен отдать драгоценные камни Главному арфисту. Он выложил сапфиры на стол, и солнце ярко заиграло на их отполированных гранях.

— Я сам переговорю с мастером Никатом. Думаю, мы с ним увидимся сегодня же, — проговорил Робинтон и, держа камень двумя пальцами, принялся рассматривать его на свет. — Изумительная работа — ни единого изъяна!

— Мастер так и сказал, — осмелев, поддакнул Пьемур. — Думаю, не так-то просто подобрать нужный синий цвет для мастеров нашего Цеха! Мастер Робинтон удивленно воззрился на Пьемура, потом удивление сменилось добродушной улыбкой.

— Надеюсь, молодой человек, это вы тоже оставите при себе?

Пьемур важно кивнул.

— Разумеется. А вот если бы у меня был свой файр, вам бы не пришлось беспокоиться ни из-за меня, ни из-за камней. К тому же можно было бы задать жару негодяю Т'рону.

Лицо Главного арфиста мгновенно переменилось, теперь на нем не было и следа добродушия, глаза метали молнии. Пьемур был уже и сам не рад, что сболтнул лишнее. Он даже не мог спрятать взгляд от суровых глаз мастера Робинтона, хотя больше всего на свете ему хотелось уползти куда-нибудь подальше, скрыться от явного неодобрения учителя. Паренек сжался, прекрасно сознавая, что его дерзость достойна хорошей оплеухи. — Когда ты проявляешь смекалку, как, например, вчера, — после невыносимо долгого молчания произнес мастер Робинтон, — то тем самым подтверждаешь то доброе мнение, которое Менолли высказала о твоих способностях. Но сейчас ты подтвердил то худшее, что говорили мне про тебя мастера нашего Цеха. Я не противник честолюбия и умения самостоятельно мыслить, но… — внезапно из его голоса исчезло холодное неодобрение, — …но самонадеянность считаю непростительным пороком. А тот, кто осмеливается осуждать всадника, допускает преступную неосмотрительность. К тому же, — Главный арфист предостерегающе поднял палец, — ты спешишь получить привилегию, которую никоим образом не заслужил. А теперь ступай к мастеру Олодки и выучи, как правильно передавать слово «Древний».