Французские уроки. Путешествие с ножом, вилкой и штопором - Питер Мейл

Глотнув напоследок рислинга и еще раз поправив перед зеркалом шляпы, confrères начали выходить на площадь и выстраиваться в шеренгу по трое. Праздник начинался с парада – стройной колонной мы должны были пройти через весь Виттель на встречу с мэром. Он пригласил нас на «бокал вина» – своего рода алкогольный мостик между завтраком и ланчем.

Шествие возглавлял небольшой, но очень громкий духовой оркестр с сияющими на солнце медными инструментами. За ним маршировала группа мажореток, жонглирующих на ходу булавами. За их продвижением придирчиво следила дама-тренер, которая, судя по виду, сама еще недавно вышагивала в их рядах. Она шла вдоль кромки тротуара и время от времени свистящим шепотом давала девушкам указания: «Haut les genoux!» Да поднимайте же колени!

Вслед за мажоретками шествовали confrères. Иностранным гостям из вежливости уступили первое место, и таким образом я вместе с португальцами, бельгийцами и голландцами оказался во главе колонны. Мы поздравили друг друга с отличной погодой, а более опытные братья вспомнили о предыдущих парадах, проходивших под проливным дождем, что плохо сказывалось на головных уборах и праздничном настроении.

Первую половину пути наша колонна двигалась вполне дисциплинированно и, надо полагать, представляла собой восхитительное зрелище: плащи и перья развевались, медали звенели, а лабрадор, на котором, кроме жилета, теперь красовалась и атласная шапочка, вызывал шумный восторг у столпившихся на тротуарах зрителей. Но потом этот стройный порядок, сделавший бы честь и наполеоновским полкам, был внезапно нарушен: одна из мажореток чересчур высоко подбросила булаву, и та угодила в ряды зевак. Девушки резко затормозили и остановились. Впереди ничего не подозревающий оркестр продолжал двигаться вперед, а сзади колонна confrères уткнулась в мажореток и сложилась, как гармошка. Пока пропавшая булава разыскивалась и возвращалась хозяйке, мой сосед успел добыть из складок своего плаща фляжку. «Любите pastis? – спросил он, вручая мне наполненную до краев крышечку. – Моего собственного производства». Крышечка пошла по кругу, фляга вскоре опустела, а тут и мажоретки восстановили порядок в своих рядах. Дальше мы двинулись почти бегом, чтобы нагнать ушедший далеко вперед оркестр.

В конце маршрута улица была перегорожена натянутой ленточкой, а за ней нас ждал улыбающийся мэр с ножницами в руке. Оркестр исполнил особенно бравурный марш, и под щелканье фотокамер ленточка была перерезана. Пришла очередь следующей церемонии – принятие новых дегустаторов в члены братства.

Зал мэрии встретил нас ароматом свежеприготовленных окорочков. Мой коллега-лабрадор остановился в дверях и с мечтательным видом втянул в себя воздух, после чего уверенно прошел вперед и, вежливо помахав хвостом соседям, устроился перед местами, отведенными для самых почетных гостей.

Месье Руссель, главный распорядитель церемонии, вышел на сцену и немного поколдовал над микрофоном, а старшие члены братства во главе с президентом, месье Луазаном, тем временем расположились у него за спиной. Их лица были сосредоточенны, и зал, проникнувшись торжественностью момента, почтительно примолк.

Однако серьезности хватило ненадолго. Месье Руссель одного за другим начал вызывать на сцену кандидатов. Ритуал посвящения начинался с краткой и не всегда лестной характеристики будущего confrère. Месье Руссель основательно подготовился и теперь с удовольствием сообщал жадно внимающей публике о привычках, фобиях и слабостях претендента, причем особый упор делался на состояние его окороков. Потом принимаемый должен был съесть некоторое количество лягушатины, запить ее стаканом шардоне, принести клятву верности лягушке, и только после этого несчастному разрешали спрятаться за сценой.

Все это продолжалось около часа, и наконец непринятыми осталось только двое – лабрадор и я сам. Лабрадор держался безукоризненно, как и следовало ожидать от собаки, уже несколько раз удостаивавшейся подобной чести. Он уверенно запрыгнул на сцену, в один прием проглотил все окорочка и несколько испортил впечатление только тем, что брезгливо отвернулся от бокала шардоне. Потом наступила моя очередь. Я робко вышел вперед, чувствуя себя Золушкой среди всего этого бархатного и шелкового великолепия. Даже лабрадор выглядел гораздо наряднее, чем я в своем пиджаке и фланелевых брюках.

Руссель обошелся со мной милосердно, возможно, потому, что не успел отыскать никакого компромата. Впрочем, одна моя национальность оказалась достаточным поводом для остроумия. Вот уже несколько сотен лет французы и англичане с удовольствием говорят друг о друге гадости. Причем довольно часто – одинаковые гадости. Например, каждая национальность обвиняет другую в высокомерии, кровожадности, неприкрытом шовинизме и варварских гастрономических обычаях. Французы утверждают, что у англичан ледяная кровь и им нельзя доверять. Англичане говорят, что у французов горячие головы и им нельзя доверять. Но у близких соседей нередко случаются мелкие разногласия, заметил месье Руссель и лишь слегка попенял мне на то, что я так долго пренебрегал одним из самых изысканных французских деликатесов – лягушачьими окорочками.

Я съел положенное количество окорочков и выпил шардоне, а потом склонил голову, и мне на шею надели медаль. Отныне я стал законным членом Confrérie des Taste-Cuisses de Grenouilles de Vittel. Это была первая организация, в которую я вступил, с тех пор как в возрасте одиннадцати лет был с позором изгнан из рядов бойскаутов в результате конфликта со Старшим Волком.

А потом пришло время для «бокала вина» с мэром, хотя, на мой взгляд, возлияний этим утром и без того хватало. На этот раз братья даже не пытались выстроиться в правильную колонну. У тех из них, кому не досталось шардоне на сцене, уже давно пересохло в горле, и они возглавили марш-бросок в обеденный зал. Там нас уже ждали команда «Pastis 51» в красных пиджаках, открытые бутылки и сам господин мэр с приветственной речью. Атмосфера очень скоро стала непринужденной и приподнятой, и ничто не предвещало драмы, которая через несколько минут развернулась на ступеньках мэрии.

О ней нам стало известно только после того, как мы вернулись во Дворец конгрессов на ланч, расселись за столики и задумались о выборе аперитива. Довольно скоро я почувствовал что-то неладное. Гости тревожно перешептывались и часто посматривали на часы, а официантов попросили задержаться с подачей первого блюда. Я оглядел зал и понял, что заняты все места, кроме одного, – месье Луазана, нашего президента и главного дегустатора окорочков не было в зале.

Что могло случиться с ним по дороге из мэрии? За столиками высказывались самые невероятные предположения, но все-таки появление Луазана повергло всех нас в шок. Он выглядел как человек, поссорившийся с кувалдой: на лбу красовалась черная шишка, а под заплывшим правым глазом – огромный синяк.

Чувство юмора, однако, не изменило нашему президенту, и, усевшись во главе стола, он объяснил, что пострадал при исполнении обязанностей вследствие злодейского нападения улитки – un perfide escargot[50]. Та поджидала его, притаившись на ступеньках мэрии. Месье Луазан помнил только, как сначала у него под ногой хрустнула раковина, а потом – и его собственная голова, пришедшая в соприкосновение с каменной ступенью. Но теперь, после короткого визита в больницу и нескольких наложенных швов, президент опять чувствовал себя превосходно и был, по его словам, голоден как волк.