Золоченые - Намина Форна

замуж за моего отца, она все же скучала по родным краям. Ей очень хотелось, чтобы я однажды увидела их. Увидела другую сторону своей родословной.

Она бы никогда не смогла представить, что я прибуду сюда как воин-новобранец.

Бритта тычет на охраняющую врата императорскую стражу:

– Ты только глянь на всех этих джату, Дека! – разевает она рот.

В отличие от тех, кого мы видели на севере, эти облачены не в доспехи и боевые маски, но в великолепные алые одежды. Джату распределяют очереди путешественников и тщательно проверяют их бумаги. У всех воинов на плечах приколот знак джату, золотой лев на фоне восходящего солнца.

– Выглядят очень парадно, – отвечаю я, и от беспокойства по коже пробегают мурашки.

От джату меня отвлекает вспышка синего цвета. Мимо с грохотом проносится карета, запряженная двумя крылатыми, ящероподобными существами. Они издают странный гортанный клекот.

– Зеризарды! – охаю я от восторга.

Еще одни создания, о которых мне рассказывала мама. Они встречаются только на юге, где теплое солнце и бескрайние леса. Я щурюсь, пытаясь рассмотреть их оперенные синие хвосты, ярко-красные перья, венчающие голову.

– Мама любила на них кататься, когда была маленькой, – говорю я.

– Они прекрасны, – с благоговением отзывается Бритта.

Брайма фыркает, встряхивая черной гривой волос.

– Не так уж они впечатляющи по сравнению с нами, правда, Масайма?

– Уж конечно, – соглашается тот.

– Вы оба тоже очень красивы, – утешаю я их.

Близнецы-эквусы, недовольно топая, уводят нашу повозку от главных ворот к небольшому боковому входу, где уже собирается вереница зловещего вида других эвкусов. Их погонщики одеты в черные плащи, подобно Белорукой, а их лица скрыты плотными капюшонами. От вида дверей и окон с железными решетками кровь у меня в венах ускоряет бег. Наверняка в них перевозят других алаки. Каждая, судя по размеру, вместит, по меньшей мере, шестерых.

Бритта тревожно ерзает.

– Это остальные, да?

– Скорее всего, – отвечаю я, почти физически ощущая исходящее от тех повозок отчаяние.

Бритта протягивает руку, я крепко сжимаю ее. Мы храним молчание, пока Белорукая направляет повозку к началу вереницы, где двое джату играют в оваре, южную настольную игру, которую любила мама. Заметив Белорукую, они вмиг вытягиваются по стойке «смирно».

– Госпожа! – салютуют они и бросаются открывать узкие ворота.

К моему удивлению, они оба говорят на отеранском, а не хемайранском. Но, с другой стороны, хемайранский – это язык знати, аристократии, язык, на котором написаны Безграничные Мудрости. Я понимаю этот язык потому, что отец моего отца заставил всех в семье заучить Безграничные Мудрости наизусть, в покаяние за нашу давнюю нечистоту. Не знаю, почему я ждала, что на этом языке заговорят обычные джату.

Ворота открываются с тихим скрипом, и я обращаю внимание на дорогу. И раскрываю глаза так, что они чуть не вылезают из орбит.

Там, сразу за створками ворот, лежит огромное, мерцающее до самого горизонта озеро. Из его середины поднимается город, череда пышущих зеленью холмов, соединенных высокими арками деревянных мостов. Город, словно улочки, прорезают реки и водопады, по ним скользят весело раскрашенные лодки с вышитыми зонтами, что защищают людей, сидящих в них, от палящего солнца.

– Ойомо, сохрани, – выдыхает Бритта, глазея на все эти чудеса. – Ты когда-нибудь такое видела?!

Я качаю головой, не в силах ответить вслух, и замечаю кое-что еще: величественное здание, что венчает самый высокий холм Хемайры, словно зубчатая корона. Я встречала его на каждой отеранской монете. Око Ойомо, древний дворец хемайранских императоров. Многочисленные шпили украшает куру, священный символ солнца Ойомо, а внизу, среди холмов, ютятся группки построек поменьше, палаты правления. Я сразу же узнаю их по каждому описанию столицы, которое когда-либо встречала.

Все такое потрясающее, такое… очень… не могу даже целиком осознать. Вот какая она, Хемайра, Город Императоров.

– Осторожно, рот лучше закрыть, пока мухи не залетели, – смеется над моим изумлением Белорукая, пока эквусы радостным галопом несут нас по оживленным улицам.

– Хорошо быть дома, брат, – сияет Масайма.

– И никаких больше колючих мехов и холодов, брат, – соглашается Брайма.

Чем дальше мы углубляемся в город, тем более многолюдным он становится. Экипажи, запряженные зеризардами и эквусами, стараются отвоевать побольше пространства. По тротуарам прогуливаются пешие, в основном это мужчины, и все они ухожены и роскошно одеты, в уложенных бородах блестят драгоценные камни, вокруг глаз вьются сложными узорами линии тозали.

Редкие женщины здесь носят маски еще более искусные, чем на севере, на каждом лице вместо дерева и пергамента сияют золото и серебро. Встречается несколько вариантов: круглая маска-солнце, прославляющая Ойомо; серебряная маска плодовитости с раздутыми, как у полной луны, щеками; овальные маски, призывающие удачу, с вышитыми бисером символами, что приносят благословения, на лбу и подбородке; церемонные черные, с изгибающимися на гладком обсидиановом лбу рожками.

Даже некоторые маленькие девочки носят полумаски, отраженное в золоте и серебре богатство их семей. Всякий раз, как я их вижу, чувствую укол печали. Теперь я никогда не надену маску, никогда не облачусь в священные покровы чистоты.

Мысль улетучивается, когда мое внимание привлекает кое-что еще: глухой, почти неразличимый гул, который становится громче, по мере нашего приближения к центральным мостам. Когда мы достигаем того, массивного, что ведет к холму, где стоит дворец, гул превращается в рев, который отдается у меня в самих костях.

– Слышишь? – спрашиваю я Бритту.

Она кивает, в замешательстве нахмурив брови.

– Как думаешь, что это?

– Слезы Эмеки, – отвечает Белорукая, поворачиваясь к нам.

Я тоже хмурюсь.

– Слезы Эмеки?

Белорукая указывает, и я следую взглядом за ее пальцем к бреши в городских стенах, где возвышается единственная статуя, на этот раз женская.

– Продолжайте наблюдать, – командует Белорукая, направляя эквусов к самой высокой части моста.

И стоит нам ее достигнуть, как у меня перехватывает дыхание. Там, на самом краю города, в Бескрайнее море извергается огромный водопад. Теперь я понимаю, почему Хемайра обнесена лишь тремя стенами. Столица стоит на утесе, и водопад – непреодолимая преграда для любой силы, жаждущей напасть с моря. Статуя над ним, женщина с тугими завитками кудрей и худым, но жилистым телом, возвышается из края водопада и пристально смотрит на воду, вытянув к горизонту длань в предупреждении.

– Фату Неумолимая, мать первого императора и хранительница вод вокруг Хемайры, – пробиваются сквозь пелену моего благоговения слова Белорукой.

И в них сквозит некое чувство, которое я не понимаю. Печаль? Сожаление?

– Подходящее зрелище для завершения вашего путешествия. Теперь – в Зал Джор, – указывает Белорукая на палаты у подножья дворца. – Приготовьтесь.

Я киваю, и тревога скручивается в груди узлом. Эквусы неумолимо движутся вперед, стуча когтями по главному мосту. Над нами, безмолвно осуждая, нависает Око Ойомо. Наше путешествие вот-вот закончится. И скоро начнется наша новая жизнь.

* * *

Когда мы добираемся до палат, страх коброй сворачивается у меня внутри. Я почти не замечаю, насколько ровные здесь улицы, насколько пышные здесь сады, льнущие к величественным, высоким зданиям, почти таким же древним, как сама Отера. Все, о чем я могу думать, – это о грядущих переменах. Что же меня ждет в Хемайре? Будет ли все так, как обещала Белорукая? Останется ли в силе хоть одно ее слово? Семена сомнений никуда не ушли, каждый раз в присутствии Белорукой у меня по коже бегут мурашки.

Пожалуйста, пусть все сбудется, мысленно молюсь я. Мы приближаемся к огромному красному зданию, на знаменах которого отчетливо виден знак джату. Зал Джор, палата джату. Отец так часто о нем упоминал в рассказах о своей службе в армии, что я узнаю его с первого взгляда. Вдоль него тянутся вереницы девушек, они источают знакомый едкий, неприятный запах – вонь немытых тел.

И я даже без вопросов понимаю: это алаки. Чувствую ту же дрожь, что и при встрече с Бриттой.

Чем ближе мы подъезжаем, тем сильней меня мутит.

Все остальные алаки болезненно худы, их одежда порвана и грязна, ноги босы