Божественное свидание и прочий флирт - Александр Макколл Смит

— Боже, как я устал, — сказал он. — Готов спать бесконечно.

Она посмотрела на него.

— Почему бы и нет? Ты в отпуске.

Он прошел в другую часть комнаты.

— Я и правда устал, — повторил он. И затем, как будто его внезапно осенило, добавил: — Почему бы мне не устроиться сегодня на диванных подушках? На полу? Вот тогда мы оба выспимся.

Она не шевелилась. Лежала с закрытыми глазами, будто заснула, но потом он заметил, как она наблюдает за ним. Он запрокинул назад голову и рассмеялся.

— Не принимай мои слова всерьез, я пошутил.

У нее вырвался короткий смех.

— Понятно, — сказала она. — Да я и не думала, что это серьезно.

Школа находилась в тридцати милях от Булавайо. Здание было возведено в тридцатые годы, когда у тех, кто хотел посылать своих сыновей в Трансвааль или Наталь на обучение в престижных школах для мальчиков, появился спрос на частное образование. За образец взяли систему обучения английской публичной школы, а на работу принимали мужчин с дипломами Оксфорда и Кембриджа. После войны приток таких дипломированных специалистов уменьшился, в то время как благосостояние плантаторов табака и владельцев ранчо заметно улучшалось. Расширение школы предполагало привлечение специалистов с дипломами южноафриканских университетов, второе поколение выходцев из Южной Родезии; невзирая на мнение родителей, директор школы на этом настаивал.

Место для школы было выбрано удачно. Ее построили на земле, подаренной первому совету директоров школ богатым владельцем ранчо, который в своем жесте видел возможность поддержать образование для трудновоспитуемых отпрысков. Земли было предоставлено намного больше, чем школа могла использовать, несколько сотен акров, очищенных от низкорослого кустарника, в той стороне, где раскинулась цепь холмов. На фоне простиравшихся вокруг жарких равнин это место было здоровым, сухим и более прохладным. После того, как построили задания, посадили эвкалиптовые деревья, и теперь в самый жаркий сезон года они давали желанную тень. Были разбиты игровые поля, орошаемые водой из заросшей тиной реки, протекавшей в миле от главных зданий и маленькой фермы, которой управляли члены школьного клуба сельского хозяйства.

Ближайшее селение находилось на расстоянии десяти миль, в том месте, где на пересечении дорог, ведущих на юг к Лимпопо и к южноафриканской границе, было несколько магазинов. Там располагалась миссионерская школа с двумя немецкими священниками и несколькими африканскими преподавателями, и неподалеку — маленький золотой рудник, последняя работающая в этом районе шахта. Вокруг самой школы среди кустарника оставались старые выработки более ранних шахт, опасные, неприкрытые стволы и туннели, некогда проложенные в твердой красно-белой земле.

В связи с женитьбой Майкла переселили в напоминающий барак, длинный, низкий дом для младшего персонала неподалеку от поля для игры в регби. Это бунгало было здесь одной из самых ранних построек, и, по мнению коллег, оно могло послужить первой ступенькой в решении жилищного вопроса семьи. Как только начинало пригревать утреннее солнце, крыша из рифленого железа громко возражала против стягивающих ее болтов; ванна — древняя бадья на лапах с когтями, принесенная из разрушенного дома в Булавайо — была неудобной изначально, а в кухне постоянно наблюдалось нашествие муравьев. Впрочем, Энни в силу своего характера относилась к этому стоически и привела всех в изумление, сказав, что предпочтет остаться здесь, даже если появится дом получше.

Майкла быт, похоже, вообще не волновал. Он проклинал муравьев, подсыпая им недействующие яды, и сожалел о том, что веранда впускает солнечные лучи в самое неподходящее время, но для него дом был тем местом, где можно есть и спать, а не воплощать свои фантазии или эмоции. Он превратил смежную со спальней комнату в кабинет и там писал письма или заполнял бланки отчетов на каждого мальчика; остальную часть времени он всегда, казалось, был в школе или в гостях у других сотрудников.

Энни изо всех сил старалась создать уют в доме. Она читала книги по домоводству и шила занавески на окна; часть мебели заменила той, что подарили родители, украсила стены картинами из маленького художественного магазина в Булавайо. В основном это были репродукции Констебля и Тернера — символ той культуры, к которой, как все знали, принадлежали Энни с Майклом и которая стала причиной их пребывания здесь, в Африке, но под горячим куполом неба среди клубов пыли она казалась такой далекой, такой неправдоподобно красивой.

Майкл почти не замечал картины; они его не тронули. Если он когда-либо решится определить свой идеал красоты, то им могли бы стать долина Мыса Доброй Надежды на фоне высоких голубых гор и сельский дом внизу на склонах.

Семейную жизнь они обустраивали нелепо. Энни постоянно крутилась по дому и больше ничем не заполняла свои дни, хотя прекрасно знала, что наступит время, когда будут сшиты все занавески, а гостиная полностью украшена, и что тогда? Стряпней и уборкой кухни занимался повар-африканец; переложить ответственность за кухню на свои плечи было немыслимо. Тогда что же ей оставалось делать?

Она решила жить так, как другие жены. Женщины здесь были разделены на две группы: те, что постарше, которые вместе пили кофе по утрам и играли в бридж, и те, что помоложе, у которых были маленькие дети. Энни пробовала играть в бридж, но игра ее не увлекла, да к тому же ей никак не удавалось запоминать карты, вышедшие из игры. Она прекратила играть в бридж и стала общаться с молодыми мамами; но их заботы казались ей второстепенными, да и они ждали, когда Энни забеременеет, чтобы разделять их интересы.

Самым нежеланным днем недели было воскресенье. В будние дни Майкл мог с головой погрузиться в свои школьные обязанности и найти повод сбежать из дома; по субботам он проводил спортивные соревнования для мальчиков, что позволяло ему уйти на весь день, и занимался далекими от школьных игр делами в Булавайо. Но в воскресенье по школьной традиции мальчики либо оставались в общежитии, предоставленные самим себе, либо отправлялись в поход по окрестностям. Она сидела дома с Майклом, читая или слушая его отчеты, вскоре ему становилось не по себе, и он уходил на прогулку. Как-то она предложила ему свою компанию и один раз пошла вместе с ним, и еще раз, но затем поняла, что ему хочется побыть одному. Он убегал вперед и потом, не скрывая раздражения, ждал, когда она его догонит. Она перестала гулять с ним, сидела обычно на веранде, листая журнал или разгадывая кроссворд из «Хроники Булавайо», и с нетерпением ожидала его возвращения. Она нуждалась в присутствии Майкла, даже если он, казалось, был безразличен к ее обществу. Она любила просто сидеть и смотреть на него, наслаждаясь его красотой. Он был для нее красивым животным — молодой рыжевато-коричневый лев, или, возможно, леопард, который бродит по ее жизни всегда настороже. Его отчужденность она воспринимала не иначе как возмужание, непохожесть и не смела даже надеяться, что он угомонится подобно домашнему коту.

Не дождавшись приглашения, ее родители все-таки решили их навестить. По возвращении в Булавайо из медового месяца ей довелось с ними увидеться, но несколько недель спустя она уже не спешила звать их к себе домой. Теперь у нее была своя, взрослая жизнь, и они войдут в нее скорее как гости, а не как родители.