Йерве из Асседо - Вика Ройтман

и вопросов сразу станет меньше. Простая математика.

– Папа, – спросила я, – что я буду делать в том Израиле, если памятники мне нравятся больше, чем люди?

– Оживлять памятники, – ответил папа. – И узнавать людей. Вставай, Зоя Олеговна, пойдем прогуляемся до Грифона через академика Глушко.

– Фу! Я его ненавижу!

– Ничего страшного, его совсем скоро снесут, попомни мои слова.

И мы пошли с папой в Уголок старой Одессы. По Карла Маркса – Екатерининской сновали люди, тянулась очередь в гастроном, в витрине булочной было пусто, но все равно из дверей пахло бубликами. Нафуфлыженные женщины выходили из парикмахерской. Мы поплевались на Потемкинцев, подмигнули Дюку, прошлись по Бульвару до Глушко и не удостоили его своим вниманием. Потом постояли немного на Колоннаде, понаблюдали за подъемными кранами и большими лайнерами на рейде. Спокойное синее море покачивалось под спокойным безоблачным небом. Чайки, покрикивая, кружились над катерами. Мы замерли вместе с кучей туристов аккурат посередине Тещиного моста, и в который раз ухнуло сердце, когда мост зашатался. А в укромном тенистом уголке с высокой беседкой, мостиком над ничем и мраморным памятником какой-то женщине обретался прекрасный черный Грифон. Я его погладила по зубам и по когтям, на счастье, и, сама того не зная, попрощалась.

– Зоя, – сказал папа, облокотившись об основание беседки, – все будет комильфо. Вот увидишь.

И закурил сигарету.

Больше я никогда не гуляла с папой по Одессе.

Глава 6

Цель

– Вы с какой целью? – спросила на чистом русском языке пограничница.

– Она с целью образовательной программы “НОА”, – ответил в окошко Антон Заславский, который встречал нас в аэропорту. – Как и те три молодых человека, которые за ней.

Оказалось, что в Израиле намного шумнее, чем в Одессе. Такого скопища народа, как в аэропорту Бен-Гурион, я никогда прежде не встречала. Тысяча баулов, чемоданов, сумок, полосатых торб и тележек запрудили все пространство, а на них лежали головы, ноги и руки. Все без исключения говорили на русском языке, более или менее чистом, и можно было подумать, что в Израиль внезапно хлынул весь бывший Советский Союз и все его окрестности. Еще можно было подумать, что я никуда из Одессы не уезжала.

Увидев такое количество людей в одном месте, я опять запаниковала, хоть в самолете успела немного успокоиться. Благодаря Ире.

С Ирой мы познакомились в очереди в самолетный туалет. Она со мной заговорила, спросив, куда я направляюсь, а узнав куда, прогнала с места рядом с собой тетеньку средних лет, соврав ей, что мы сестры и поэтому должны сидеть вместе. Тетенька беспрекословно пересела на мое место, так что я всю дорогу летела возле Иры.

Ира направлялась в Израиль с иной целью, чем я, то есть на спор. Ира всегда знала, что она еврейка, однако поспорила со своей школьной компанией на сто долларов, что десять лет спустя вернется в Одессу на шестисотом “мерседесе”.

Я сказала Ире, что мой брат утверждает, что в Одессу из Израиля на машине невозможно добраться, потому что по дороге враги, но Ира была старше меня на год и не восприняла мои слова всерьез. На это я заметила, что мой брат старше ее на два года, однако Ира только фыркнула, потому что ее парень был старше ее на пять. Я сильно удивилась и замолчала.

Ира оказалась очень разговорчивой и к тому времени, когда разносили обед, успела рассказать, что уже побывала со своим парнем на траходроме и было улетно. К своему стыду, я с трудом представляла себе, что такое траходром и как из него вылетают, но выяснять постеснялась.

Ира быстро и много говорила, и я впервые узнала много странных слов и фраз, таких как “в натуре”, “галимое”, “хренотень”, “движняк”, “ништяк”, “замутить”, “бухло”, “милипиз-дрическое”, “кораблики” какие-то загадочные и “поопустись немедленно, Комильфо, какое у тебя прикольное погоняло!”.

Надо признаться, что до встречи с Ирой я и понятия не имела, что учусь… то есть училась в невшибенно мажорной школе, в которую допускаются только дети примазанных чуваков и чувих, у которых капусты зашибись или протекшей. Следовало также признать, что я очень давно не бывала во дворе. Целую, можно сказать, жизнь.

В общем, Ира сразила меня наповал, сказав, что я не от мира сего, и, должно быть, меня растили в кадке в грядке и поливали шампанским, и как вообще реально, что на спортивных сборах на Лимане я никогда не курила шмаль.

– Я читала книги, – сказала я.

– Ты че, больная? – сделала Ира круглые глаза. – У тебя дауна?

– Да нет вроде.

– Ты точно в Одессе живешь?

– Точно.

– Где именно в той Одессе ты живешь?

– Жила, – поправила я ее. – На площади Потемкинцев.

– А… – протянула Ира. – Ну так шо с тебя взять, золотая, блин, молодежь. Ты никогда не тусила на Котовского?

– Не тусила, – призналась я.

– А на Черемушках зависала?

– Не зависала.

– Да ну ты гонишь!

– Не гоню. Меня родители не отпускали. Да и я сама не особо стремилась.

– Не, ну ваще. Как тебя приняли на “НОУ”? Стремная ты какая-то.

– Я не знаю.

И это было истинной правдой.

Ира так развлекала меня весь полет, заставив забыть о тревогах и ужасах, что в качестве благодарности я отдала ей свою жестянку с кока-колой, которую подала улыбающаяся во весь рот стюардесса.

– Смачная пепсуха, – сказала Ира и шмыгнула курносым носом. – Жаль, нельзя курнуть. Может, я в туалете? Думаешь, спалят?

– Думаю, спалят, – изобразила я знание жизни. – Будет большой кипиш и мало ништяка.

Я очень надеялась, что Ира попадет в ту же школу, что и я, но выяснилось, что Иру определили в какой-то колхоз на севере страны. Да она была и не против, потому что ее тетя живет рядом с этим колхозом, в городе, который называется Кирять-Шмонать. Я расстроилась, и беспокойство снова во мне всколыхнулось, но Ира меня подбодрила:

– Не ссы, деваха. Главное, с ходу найди самого крутого и навороченного пацана, и все будет путем.

– Как мне его найти? – спросила я, в надежде на откровение.

– Ну, ты осмотрись кругом, как только приземлишься в своей деревне, и строй глазки тому, вокруг которого все происходит.

– Что происходит?

– Весь движняк.

– Ясно, – вздохнула я.

По трапу Ира бежала впереди всех, расталкивая локтями пассажиров и не выказывая ни малейших признаков волнения, как будто каждый день летала в Израиль. Я покинула самолет последней, втайне от самой себя надеясь, что меня там забудут и вернут назад.

Но улыбчивая стюардесса на непреклонном английском недвусмысленно сказала мне: “Белкам ту