Новый военный гуманизм. Уроки Косова - Ноам Хомский

Ведомством, которое в первую очередь отвечает за заботу о беженцах, является Верховный Комиссариат ООН по делам беженцев. В октябре 1998 года Комиссариат объявил, что к январю 1999-го он должен будет сократить пятую часть своего персонала в связи с бюджетным кризисом, поскольку в 1998 году бюджет понизился более чем на 15%. Это часть общего бюджетного кризиса ООН, в первую очередь вытекающего из отказа США от уплаты долгов — то есть одного из многих нарушений ими договорных обязательств, особенно участившихся в эру Нового Гуманизма, к чему мы еще вернемся. Объявление о резких сокращениях штата, призванного печься о беженцах, совпало с выражением Клинтоном большой озабоченности судьбой беженцев, которым придется пережить горькую зиму в Косове, а также с американо-британским заявлением о том, что руководство этих стран полагает, будто у него есть «достаточно полномочий на то, чтобы начать воздушные удары»: эти полномочия основаны на резолюциях Совета безопасности и докладе Генерального Секретаря, — и речь шла о начале военных акций, которые, несомненно, обострят критическую ситуацию с беженцами[29].

Данная конфигурация событий позволяют нам еще глубже проникнуть в существо «принципов и ценностей», повсюду встречающих столь шумное и эмоциональное одобрение.

Одних событий в Косове вполне достаточно для того, чтобы не принимать в расчет первостепенный и самый возвышенный из всех аргументов, выдвигавшихся в пользу применения силы, — то, что натовские бомбардировки, предпринятые с гуманитарными намерениями, открывают новую эпоху, в которой правящая миром сверхдержава и ее «младшие братья» в порыве ранее не замеченного за ними великодушия обещают нам проложить дорогу к новой эре гуманизма и справедливости.

Помимо свидетельств, которыми изобилуют Балканы, есть и другие элементарные способы проверить на истинность данный тезис, провозглашаемый столь торжественно и авторитетно — спросить, как цивилизованные государства ведут себя в других местах. Действительно, тогда нам придется нарушить правило, требующее от нас ограничить свое внимание преступлениями официальных врагов. Но давайте простим себе этот грех, при том, что будем, однако, по-прежнему держаться главного принципа: знакомой идеи о «смене курса», согласно которой прошлое не должно вторгаться в нашу Дискуссию и запутывать ее. В данном случае это означает, что мы должны исключить из обсуждения все, что происходило в период «холодной войны», когда были допущены ошибки — кстати сказать, простительные. Иллюстраций нашей идеи существует великое множество, так что мы их здесь опускаем[1].

Почему нам следует столь строго придерживаться данной доктрины? Это станет тотчас понятно всякому, кто от нее отклонится. Он, например, сможет обнаружить, что преступления «холодной войны» едва ли имеют что-то общее с конфликтом, как это порой признается в рамках закрытых от прессы дискуссий на высшем уровне, и что модель политики до начала «холодной войны» мало чем отличается от таковой по ее окончании, кроме разве что публичных разъяснений этой политики и того, как сказалось на международных отношениях исчезновение самого объекта угрозы[2].

Так что давайте все же придерживаться нашей идеи, отступив при этом от второго ведущего принципа, согласно которому мы должны сосредоточить, подобно лазерному лучу, свое внимание только на преступлениях избранных врагов — в данный момент на сербских злодеях. У такого отступления есть как минимум два достоинства: во-первых, оно позволит нам испытать «новый гуманизм» на истинность; и во-вторых, мы сможем заняться вопросами, крайне важными по любой нравственной шкале.

Вероятно, есть смысл ненадолго отвлечься от темы и вспомнить некоторые трюизмы. Первый из них заключается в том, что люди изначально несут ответственность за возможные последствия как собственных действий, так и бездействия. Второй состоит в том, что озабоченность моральными вопросами (преступлениями и пр.), вероятно, бывает разной, и в одних случаях она способна возыметь положительный эффект на события, а в других — нет (хотя, конечно, это не единственное различие). Отсюда вывод: чем больше возможностей, тем выше ответственность, и тот, кто свободнее, по идее, должен платить за свои действия не столь дорогой ценой. Стало быть, ответственность привилегированных людей, живущих в более свободных обществах, куда выше ответственности тех, кто лишен привилегий или может понести суровое наказание за свою честность и нравственную прямоту.

Два этих трюизма тесно связаны, в чем-то даже совпадают, приводя к заключениям, которые способен сделать всякий нравственный человек в ситуациях реального мира, это он не может не учитывать в своих действиях.

В общем и целом мы все понимаем эти простые истины. Поэтому никто не верил советской пропаганде, когда она трубила о «преступлениях американского империализма», даже если она оказывалась права и эти преступления действительно были серьезными или даже чудовищными. Однако когда диссиденты стали осуждать преступления советского режима, куда менее значительные, то это произвело на нас большое впечатление. Причины такой реакции — перед нами, это две только что упомянутые прописные моральные истины, которые, как часто бывает, здесь также совпали в своих значениях. И вывод соответствующий: комиссаров в их преступлениях хотя бы частично оправдывал страх за стабильность своего порядка, а не только те преимущества, которые дает подчинение властям.

Полезно также вспомнить и один психологический трюизм. Нам слишком трудно посмотреть на себя со стороны. В свете вышеупомянутых моральных трюизмов это исключительно важно для каждого человека. Но над тем, чтобы не дать людям заняться таким трудным и крайне важным делом, работают очень влиятельные институты.

Вероятно, стоит припомнить еще и иные трюизмы. Порицая преступления, совершенные другими, мы часто испытываем такое уютное, приятное чувство: уж мы-то — хорошие люди, совсем не то, что эти негодяи. Особенно часто так бывает в тех случаях, когда мы ничего не можем поделать с преступлениями «негодяев», и все, что нам остается — принять впечатляющую позу громкого осуждения безо всяких потерь для себя. Взглянуть же на свои собственные преступные деяния куда труднее, и тем, кто готов сделать подобное, часто приходится за это платить. В каждом обществе есть свои «диссиденты» и свои «комиссары», и уже стало почти законом истории то, что «комиссары» удостаиваются высоких похвал, а «диссиденты» строго осуждаются, — в рамках данного общества, разумеется; у официальных врагов понятия об этом противоположные. Плата за раскольничество может быть очень высокой, особенно в государствах, зависимых от США, например, убийство иезуитов-интеллектуалов в Сальвадоре. Можно провести весьма показательный эксперимент: попросить представителей самой что ни на есть интеллектуальной элиты вспомнить имена убитых диссидентов или их произведения и затем сравнить результаты с ответом на тот же вопрос о советских диссидентах послесталинских времен, которые вовсе не были жертвами террора против инакомыслящих. Равно поучительным было бы исследование официальных хроник: обзоров, книг, статей в ведущих интеллектуальных журналах и так далее. Подобные попытки посмотреть на себя со стороны могли бы послужить нам весьма полезным уроком — о самих себе, о наших институтах.