У штрафников не бывает могил - Владимир Першанин

В двадцатых числах февраля пошли слухи о контрнаступлении немцев. В газетах писали об отражении «беспорядочных атак» противника, стремившегося отыграться за Сталинград. Общий тон газет и сообщений Информбюро был довольно бодрый. Передавались бесконечные информации о потерях немецких войск, отбитых атаках, наших мощных авиационных налетах. Пестрили цифры: 30… 50… 90 уничтоженных танков, две-пять тысяч убитых немцев. Немецкие самолеты, судя по газетам, тоже сбивались пачками, хотя, скажу откровенно, весной сорок третьего года я наших самолетов в небе не видел, а ни одной зенитки в полку у нас не было. Возможно, самолеты эти сбивали в других местах, но как они падали, я тоже не видел.

Полк подняли по тревоге в первых числах марта. Длинная колонна людей, повозок, артиллерийских упряжек двинулась на юго-запад. Полк был усилен противотанковой артиллерией: знаменитыми ЗИС-3 и батареями 45-миллиметровок. Основным вооружением пехоты по-прежнему оставалась винтовка. Кроме нескольких автоматов, во взводе у меня были теперь три ручных «дегтярева».

Шли ночью, но так как сильно спешили, то прихватывали и светлое время. За двое суток марша три раза попали под бомбежку. Если первые две закончились так-сяк, мы успевали рассредоточиться, то третья, на рассвете, когда мы только вытянулись в походную колонну, оказалась для полка и других частей трагической.

На пробитую в снегу дорогу обрушились штук 20-25 пикирующих бомбардировщиков «Юнкерсов-87» в сопровождении истребителей. Грузовых машин у нас было немного, может, десятка полтора на полк, но их и артиллерию немцы старались уничтожить в первую очередь. Мы бежали в лес, который был здесь довольно редкий. Упряжки с легкими орудиями и обоз тоже спешно пробивались через кустарник и глубокий снег.

Грузовики ЗИС-5 (полуторки) попали в ловушку. Тяжело загруженные боеприпасами и продовольствием, они практически все сгорели там же, на дороге. Может, пара машин благодаря опытным водителям успели нырнуть в лес, а остального автопарка мы лишились. Грузовой ЗИС-5 со снарядами или минами рванул так, что раскололо пополам огромную ветлу метра два толщиной. От высоченного дерева остался торчать заостренный толстый кол, а дорогу вокруг по грудь завалило ломаными ветвями.

Ну, техника — это полбеды. Главное — люди. Потери были большие. У нас в роте погибли человек семь, и почти два десятка отправили в медсанбат. Здесь впервые столкнулся я со случаем самострела. Парень из взвода Чепелева прострелил себе руку. Не знаю, как он умудрился сделать это из винтовки (через тряпки, котелок), рассчитывая, что в такой бомбежке не догадаются.

Самострела бывалые командиры вычислили сразу. И пробитый котелок в снегу нашли, и крапинки сгоревшего пороха на шинели. Возиться с ним было некогда. Майор Онищенко, наш комбат, приказал бойцу пошевелить рукой. Коротко сказал:

— Если в санбат, то оттуда наверняка под трибунал пойдешь. Или штрафная рота, или сразу шлепнут. Ладно, оставайся в батальоне. В бою вину искупишь.

Парень был совсем молодой, хлюпал носом, просил прощения. В общем, оставили его. Повозки после налета «юнкерсов» набили под завязку ранеными. Сколько их было, сказать не могу. Убитых похоронили, пока днем прятались в лесу. Каждый час-два налетала пара или четверка истребителей, сбрасывали мелкие бомбы и строчили изо всех стволов. Такая активность немцев была связана с их наступлением.

В ночь снова двинулись вперед, а через день рыли укрепления у дороги. Нас с ходу пытался сбить небольшой бронированный отряд, штук семь танков, бронетранспортеры, грузовики. Хоть и артиллерия наша была ополовинена, мы сумели дать отпор. Немцы отступили.

Вечером привезли обед-ужин, махорку и водку на весь полк. Бойцам напиваться не давали, хотя получили по двойной порции. Наелись от души перловки с мясом, скрутили цигарки, настроение улучшилось. А тут еще снаряды сгружают, значит, артиллерия молчать не будет.

Но среди ночи нас неожиданно подняли, и снова начался марш. Шли на юго-восток. Вскоре узнали, что немецкие войска прорвались к Харькову и мы идем на подмогу. Не успели. 14 марта Харьков снова был взят немцами, а 18 марта армейский корпус «Раус» овладел Белгородом. Горьким и тяжелым стал для нас март сорок третьего.

Из многих исторических учебников этот месяц вообще вычеркнут. Мы же весь февраль трубили о разгроме армии Паулюса под Сталинградом. «От Сталинграда только на запад! Сталинград — это перелом в войне и начало нашего неотвратимого пути к Берлину». Вот и доболтались!

Пусть я еще не слишком набрался практического опыта, но теоретически был подкован достаточно. Два года меня учили, и полтора года сам преподавал. Да и на фронте с января много чего насмотрелся. Сталинград и наступательный бросок на 200-300 километров на юго-западном направлении был для нашего фронта большим успехом, но далеко не переломным моментом, как, не уставая, твердили в газетах.

И вот теперь, через месяц с небольшим, мы снова отступали, несмотря на грозный приказ «Ни шагу назад!». Отступление это не было похоже на беспорядочный отход лета сорок второго года. Сейчас мы цеплялись за каждый рубеж, наносили контрудары. Глубокий танковый прорыв с далеко идущими планами снова дойти до Волги у Гудериана не получился.

Хотя он очень старался. Но мы оставляли очередной рубеж, только израсходовав все боеприпасы. А через 10-20 километров снова рыли укрепления. Мартовские и апрельские бои сорок третьего года, начиная с той бомбежки, были для нашего полка на редкость тяжелыми. Под городом Краснополье я потерял сразу несколько близких друзей.

Деревня называлась Полунино. Совсем небольшая, опоясанная узкой речушкой. Удивительно, что почти все дома сохранились. Война эти глухие места обходила стороной, но встречные и обходные удары и атаки смешали огромное пространство вокруг Днепропетровска, Харькова, Белгорода в «слоеный пирог».

Шел апрель, хотя было еще по-зимнему холодно. Только днем в тихие дни вовсю пригревало солнце и капал с деревьев таявший снег. Ночами подмораживало хорошо. Плохое время для войны, если вообще на войне есть хорошее время. За день оттаем, а к вечеру схватывает мороз шинели, как панцирь. Не повернуться в окопе. Зато замерзала вода, накидаешь сосновых веток, и можно стоять на сухом.

Трудно придумать обувь для такой погоды. Днем хоть валенки, хоть ботинки промокали насквозь, ночью холод схватывал ноги так, что люди от боли начинали скулить. Спасались и хитрили, как могли. За пазухой отогревали запасные портянки, тряпки. Переобувались и снова сушили мокрое на себе. Вшей развелось столько, что вели с ними настоящие бои. Едва не горстями бросали в костерок, а они трещали там, словно стрельба шла.

Село Полунино было километрах в двух за спиной. Хорошо в избах ночевать, но избы не для солдат. Там располагались штабы, начальство со своими ППЖ, писаря и всякая тыловая братия. И беженцев много было. В некоторые дома тыловое начальство не пустили. Дети и женщины впритык набились.

Ребята в роте молодцы, вырыли 3-4 землянки, смастерили печки и стали на новом месте обживаться. На нашем участке установилось временное затишье. Хотя то справа, то слева светилось небо от далеких зарниц и доносился приглушенный гром разрывов. Война ведь ни на день не прекращалась.