Волчье море - Роберт Лоу

В этот миг я поднялся и бегом бросился на свет костра.

— Трам! Фрам! В славу Одина, во славу Христа! — заорал брат Иоанн, и все наши головорезы, во тьме громадные, как быки, с ревом кинулись вниз, скатились по склону едва ли не кубарем, вихрем промчались сквозь ветхие развалюхи, окончательно сбивая с толку людей у костра.

Радослав, который вырвался вперед, вдруг подпрыгнул в воздух, и только тогда, когда мои колени ударились обо что-то, а земля устремилась мне навстречу, я сообразил, что славянин перескочил через покосившийся забор.

Я рухнул навзничь, чуть не вывихнув себе руку, которой держал щит. Выругался во весь голос, ощупал колени, кое-как встал и увидел Финна с Коротышкой, которые, с топором и копьем, уже врубились во вражеский ряд. Остальные чуть замешкались.

Коль Крючок подставил двинувшемуся к нему арабу щит и нечаянно развернул противника боком, куда тотчас вонзилось копье Бергтора, угодившего арабу под грудину. Коль пихнул в костер второго противника, одежда загорелась, и араб с воплями забегал вокруг, сея пламя и страх.

Вожак разбойников пытался призвать своих к порядку. Те, кто его услышал, отступили во главе с ним через площадь, к церкви, каменной и с большим куполом; ее белые стены казались розовыми в свете костра.

Шесть или около того человек метнулись внутрь и заперлись за двойными деревянными дверями прежде, чем мы успели их задержать. Я снова выругался — братья были слишком заняты, убивая и грабя оставшихся.

Прихрамывая, я вышел на свет и увидел, что мои штаны зияют дырами на коленях, а из дыр сочится кровь. Подошедший Сигват заметил, куда я смотрю.

— Поранился? — спросил он с издевкой. Я хмуро кивнул. Тоже мне, ярл, таращится на свои содранные коленки, будто сопливый голоногий малец.

— Мы должны выгнать их оттуда, — сказал я, указывая на церковь.

Сигват присмотрелся к толстым доскам со шляпками гвоздей и ответил:

— Думаю, придется подпалить.

— Ты спалишь все внутри дотла — возразил я. — Или, по-твоему, они припрятали оружие и добычу где-то еще?

— Просто размышляю вслух, — Сигват снял свой кожаный шлем и почесал голову. Из мрака за пределами круга света доносились крики и стоны.

— Послушай, Орм, — брат Иоанн тяжело дышал, словно набегавшийся пастуший пес, — нам ни к чему беспокоиться за людей Старкада.

Он мотнул головой в сторону здания у себя за спиной, здания с каменными стенами и единственной дверью — похоже, мастерской кожевника, если судить по мусору вокруг.

Внутри лежали люди Старкада — голые и мертвые, одиннадцать тел с белыми, как рыбье брюхо, животами. Над мертвяками жужжали мухи, и повсюду виднелись потеки крови.

— Их привели сюда, чтобы убить? — озадаченно пробормотал Сигват.

— Нет, не совсем, — ответил брат Иоанн. — Их оскопили, чтобы продать в рабство, но оскопили неумело. Двое умерли от кровотечения, которое не удалось остановить. Кое-кто сумел развязать веревки. Прочих же, думаю, задушили, а одному попросту проломили голову. — Священник выпрямился, вытирая руки о рубаху. — Если хочешь знать, я думаю, те, кто пережил оскопление, передушили друг друга теми самыми веревками, которыми их связали, а последний с разбега ударился головой в стену.

— Старкад тоже там? — требовательно спросил Радослав, и молчание послужило ему достаточным ответом. Мы смотрели, не в силах отвести глаз, впитывая пробиравший до костей запах, вслушиваясь в жужжание мух.

Обреченные, они выбрали смерть, которая сулила не Вальгаллу, ведь у них не было оружия в руках, когда они погибли, а увела прямиком в Хель, прежде всего самоубийцу. Никому увечному не дано пересечь мост Биврест и присоединиться к эйнхериям в чертогах богов в ожидании Рагнарека. Это я знал точно, ибо сам уже потерял пальцы на руке; таков мой вирд, они потеряны навсегда, а значит, я никогда не увижу радужный мост.

Я повел рукой, отгоняя злых духов, которые вполне могли таиться в здешнем темном зловонии, как это было с Хильд в кургане Аттилы. Потом еще для верности перекрестился; брат Иоанн уже давно молился, стоя на коленях прямо на залитой кровью земле.

Кому служили погибшие, Христу или Одину? Кажется, Христос более снисходителен; если они из последователей Белого Бога, глядишь, тот и примет их в своем чертоге, увечные они или нет. И меня тоже. Я поспешил прогнать эту мысль; Валаскьяльв, чертог Одина, открыт для меня, и этого достаточно. В Асгарде немало чертогов, принимающих мертвых воинов, увечные они или целые.

Вернулись Финн и другие братья, все в порезах и в крови, и им поведали о страшной находке. Это решило судьбу укрывшихся в церкви: даже не будь они нашими врагами, люди Старкада — северяне, а северян не пристало так унижать.

— Слишком часто тут ятра режут, — проворчал Коль. — Как звали того жирного тралла, раба купца-грека?

— Никита, — прорычал Квасир и смачно сплюнул.

— Он был спадоне, — поправил брат Иоанн. — С ним обошлись умело.

— Ага, выхолостили, как мерина, — пробурчал Финн. — Лошади-то ладно, но людей? У нас так коней приструнивают.

— С мужчинами так поступают по той же причине, — сказал Сигват, — но я не знал, что эти, без яиц, чем-то различаются.

— Еще как различаются, — ответил брат Иоанн. — Спадоне отрезают яички аккуратно, острым лезвием. — Он помолчал, шевельнул пальцами и цокнул языком, а потом усмехнулся, когда Финн и прочие невольно стиснули колени. — Так делают даже с некоторыми благородными, в раннем детстве. — Мы выпучили глаза от изумления, а монах продолжал: — Только цельные мужчины могут занимать трон василевса, а потому части наследников отрезают это самое, чтобы они ни на что не могли притязать. Других именуют тлассами, им яички давят камнями.

Брат Иоанн хлопнул в ладоши. Братья подскочили, а Финн застонал.

— А еще какие бывают? — полюбопытствовал я.

Брат Иоанн пожал плечами и нахмурился, указал на обнаженные трупы.

— В Миклагарде сегодня такое встретишь редко, но дальше на восток, где люди имеют много жен и наложниц, а женщин держат отдельно от мужчин, — там за женщинами присматривают рабы. И этих рабов… ну, обезвреживают.

— Ага, чтобы они сами телок не крыли, — хмыкнул Финн, выказав изрядную, для себя, проницательность.

— Как? — Мне требовались подробности.

— Отрезают хозяйство целиком, мочишься через соломинку, — объяснил брат Иоанн, и его слова были встречены гулом недоверия. — Греко-римляне Миклагарда называют таких людей кастратами.

Все примолкли, только сыто жужжали мухи.

— Здесь было именно так? — спросил я наконец.

— Да, — мрачно кивнул монах. — Так делают мусульмане.

Побратимы дружно крякнули, будто получив под дых: северяне, бывало, тоже отрезали врагам ятра, но редко — очень редко. Своими глазами я такого не видел. Еще у нас было заведено резать ягодицы; обряд хаммог показывал всем, насколько труслив и бесчестен враг.