Бедные люди - Федор Достоевский

Вы мне прислали белья в подарок; но послушайте, МакарАлексеевич, ведь вы разоряетесь. Шутка ли, сколько вы на меня истратили, – ужассколько денег! Ах, как же вы любите мотать! Мне не нужно; все это былосовершенно лишнее. Я знаю, я уверена, что вы меня любите; право, лишнеенапоминать мне это подарками; а мне тяжело их принимать от вас; я знаю, чегоони вам стоят. Единожды навсегда – полноте; слышите ли? Прошу вас, умоляю вас.Просите вы меня, Макар Алексеевич, прислать продолжение записок моих; желаете,чтоб я их докончила. Я не знаю, как написалось у меня и то, что у менянаписано! Но у меня сил недостанет говорить теперь о моем прошедшем; я и думатьоб нем не желаю; мне страшно становится от этих воспоминаний. Говорить же обедной моей матушке, оставившей свое бедное дитя в добычу этим чудовищам, мнетяжелее всего. У меня сердце кровью обливается при одном воспоминании. Все этоеще так свежо; я не успела одуматься, не только успокоиться, хотя всему этомууже с лишком год. Но вы знаете все.

Я вам говорила о теперешних мыслях Анны Федоровны; она меняже винит в неблагодарности и отвергает всякое обвинение о сообществе ее сгосподином Быковым! Она зовет меня к себе; говорит, что я христарадничаю, что япо худой дороге пошла. Говорит, что если я ворочусь к ней, то она беретсяуладить все дело с господином Быковым и заставит его загладить всю вину егопередо мною. Она говорит, что господин Быков хочет мне дать приданое. Бог сними! Мне хорошо и здесь с вами, у доброй моей Федоры, которая своею привязанностиюко мне напоминает мне мою покойницу няню. Вы хоть дальний родственник мой, нозащищаете меня своим именем. А их я не знаю; я позабуду их, если смогу. Чегоеще они хотят от меня? Федора говорит, что это все сплетни, что они оставятнаконец меня. Дай-то бог!

В. Д.

Июня 21-го.

Голубушка моя, маточка!

Хочу писать, а не знаю, с чего и начать. Ведь вот как же этостранно, маточка, что мы теперь так с вами живем. Я к тому говорю, что яникогда моих дней не проводил в такой радости. Ну, точно домком и семействомменя благословил господь! Деточка вы моя, хорошенькая! да что это вы тамтолкуете про четыре рубашечки-то, которые я вам послал. Ведь надобно же вам ихбыло, – я от Федоры узнал. Да мне, маточка, это особое счастие васудовлетворять; уж это мое удовольствие, уж вы меня оставьте, маточка; нетроньте меня и не прекословьте мне. Никогда со мною не бывало такого, маточка.Я вот в свет пустился теперь. Во-первых, живу вдвойне, потому что и вы тожеживете весьма близко от меня и на утеху мне; а во-вторых, пригласил менясегодня на чай один жилец, сосед мой, Ратазяев, тот самый чиновник, у которогосочинительские вечера бывают. Сегодня собрание; будем литературу читать. Вот мытеперь как, маточка, – вот! Ну, прощайте. Я ведь это все так написал, безо всякойвидимой цели и единственно для того, чтоб уведомить вас о моем благополучии.Приказали вы, душенька, через Терезу сказать, что вам шелчку цветного длявышиванья нужно; куплю, маточка, куплю, и шелчку куплю. Завтра же буду иметьнаслаждение удовлетворить вас вполне. Я и купить-то где знаю. А сам теперьпребываю

другом вашим искренним Макаром Девушкиным.

Июня 22-го.

Милостивая государыня, Варвара Алексеевна!

Уведомляю вас, родная моя, что у нас в квартире случилосьпрежалостное происшествие, истинно-истинно жалости достойное! Сегодня, в пятомчасу утра, умер у Горшкова маленький. Я не знаю только от чего, скарлатина, чтоли, была какая-то, господь его знает! Навестил я этих Горшковых. Ну, маточка,вот бедно-то у них! И какой беспорядок! Да и не диво: все семейство живет водной комнате, только что ширмочками для благопристойности разгороженной. У нихуж и гробик стоит – простенький, но довольно хорошенький гробик; готовыйкупили, мальчик-то был лет девяти; надежды, говорят, подавал. А жалостьсмотреть на них, Варенька! Мать не плачет, но такая грустная, бедная. Им, можетбыть, и легче, что вот уж один с плеч долой; а у них еще двое осталось, груднойда девочка маленькая, так лет шести будет с небольшим. Что за приятность, всамом деле, видеть, что вот-де страдает ребенок, да еще детище родное, а ему ипомочь даже нечем! Отец сидит в старом, засаленном фраке, на изломанном стуле.Слезы текут у него, да, может быть, и не от горести, а так, по привычке, глазагноятся. Такой он чудной! Все краснеет, когда с ним заговоришь, смешается и незнает, что отвечать. Маленькая девочка, дочка, стоит, прислонившись к гробу, датакая, бедняжка, скучная, задумчивая! А не люблю я, маточка, Варенька, когдаребенок задумывается; смотреть неприятно! Кукла какая-то из тряпок на полувозле нее лежит, – не играет; на губах пальчик держит; стоит себе – непошевелится. Ей хозяйка конфетку дала; взяла, а не ела. Грустно, Варенька – а?

Макар Девушкин.

Июня 25-го.

Любезнейший Макар Алексеевич! Посылаю вам вашу книжкуобратно. Это пренегодная книжонка! – и в руки брать нельзя. Откуда выкопали вытакую драгоценность? Кроме шуток, неужели вам нравятся такие книжки, МакарАлексеевич? Вот мне так обещались на днях достать чего-нибудь почитать. Я и свами поделюсь, если хотите. А теперь до свидания. Право, некогда писать более.

В. Д.

Июня 26-го.

Милая Варенька! Дело-то в том, что я действительно не читалэтой книжонки, маточка. Правда, прочел несколько, вижу, что блажь, так, радисмехотворства одного написано, чтобы людей смешить; ну, думаю, оно, должнобыть, и в самом деле весело; авось и Вареньке понравится; взял да и послал еевам.

А вот обещался мне Ратазяев дать почитать чего-нибудьнастоящего литературного, ну, вот вы и будете с книжками, маточка. Ратазяев-тосмекает – дока; сам пишет, ух, как пишет! Перо такое бойкое и слогу пропасть;то есть этак в каждом слове, – чего-чего, – в самом пустом, вот-вот в самомобыкновенном, подлом слове, что хоть бы и я иногда Фальдони или Терезе сказал,вот и тут у него слог есть. Я и на вечерах у него бываю. Мы табак курим, а оннам читает, часов по пяти читает, а мы всё слушаем. Объядение, а не литература!Прелесть такая, цветы, просто цветы; со всякой страницы букет вяжи! Онобходительный такой, добрый, ласковый. Ну, что я перед ним, ну что? Ничего. Ончеловек с репутацией, а я что? Просто – не существую; а и ко мне благоволит. Яему кое-что переписываю. Вы только не думайте, Варенька, что тут проделкакакая-нибудь, что он вот именно оттого и благоволит ко мне, что я переписываю.Вы сплетням-то не верьте, маточка, вы сплетням-то подлым не верьте! Нет, это ясам от себя, по своей воле, для его удовольствия делаю, а что он ко мнеблаговолит, так это уж он для моего удовольствия делает. Я деликатность-топоступка понимаю, маточка. Он добрый, очень добрый человек и бесподобныйписатель.

А хорошая вещь литература, Варенька, очень хорошая; это я отних третьего дня узнал. Глубокая вещь! Сердце людей укрепляющая, поучающая, и –разное там еще обо всем об этом в книжке у них написано. Очень хорошо написано!Литература – это картина, то есть в некотором роде картина и зеркало; страстивыраженье, критика такая тонкая, поучение к назидательности и документ. Это явсе у них наметался. Откровенно скажу вам, маточка, что ведь сидишь между ними,слушаешь (тоже, как и они, трубку куришь, пожалуй), а как начнут онисостязаться да спорить об разных материях, так уж тут я просто пасую, тут,маточка, нам с вами чисто пасовать придется. Тут я просто болван болваномоказываюсь, самого себя стыдно, так что целый вечер приискиваешь, как бы вобщую-то материю хоть полсловечка ввернуть, да вот этого-то полсловечка какнарочно и нет! И пожалеешь, Варенька, о себе, что сам-то не того да не так;что, по пословице – вырос, а ума не вынес. Ведь что я теперь в свободное времяделаю? Сплю, дурак дураком. А то бы вместо спанья-то ненужного можно было бы иприятным заняться; этак сесть бы да и пописать. И себе полезно, и другимхорошо. Да что, маточка, вы посмотрите-ка только, сколько берут они, прости имгосподь! Вот хоть бы и Ратазяев, – как берет! Что ему лист написать? Да он виной день и по пяти писывал, а по триста рублей, говорит, за лист берет. Таманекдотец какой-нибудь или из любопытного что-нибудь – пятьсот, дай не дай,хоть тресни, да дай! а нет – так мы и по тысяче другой раз в карман кладем!Каково, Варвара Алексеевна? Да что! Там у него стишков тетрадочка есть, истишок все такой небольшой – семь тысяч, маточка, семь тысяч просит, подумайте.Да ведь это имение недвижимое, дом капитальный! Говорит, что пять тысяч даютему, да он не берет. Я его урезониваю, говорю – возьмите, дескать, батюшка,пять-то тысяч от них, да и плюньте им, – ведь деньги пять тысяч! Нет, говорит,семь дадут, мошенники. Увертливой, право, такой!