Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина - Бретт Кук

Зеленой Стены, Д-503 сталкивается с группой из 300–400 охотников-собирателей [242]. Примечательно, что он не может определить, кто среди них главный.

В антиутопических произведениях нас нервирует кардинальное изменение среды обитания. Общий дом, описанный в «Мы», сугубо городской: он построен из стекла и полностью отрезан от окружающей природы Зеленой Стеной. Все его обитатели живут в общежитиях, в крошечных прозрачных кабинках на одного человека; им отказано как в частной жизни, так и в личной идентичности. Вместо того чтобы, подобно многим нашим далеким предкам, бродить по обширной территории, граждане, как выясняется, строго ограничены в передвижениях: практически все, что им полагается, – это ежедневная прогулка, совершаемая рядами по четыре под Марш Единого Государства. Конечно, образ жизни охотников и собирателей может достаточно сильно разниться. Как утверждает Р. Л. Келли, «не существует единого исконного человеческого общества, не существует единой исконной селективной среды», которые могли бы отражать наше прошлое и, следовательно, «человеческую природу» [Kelly 1995: 338]. Тем не менее более широкие параметры, под которые они все подпадают, позволяют антропологам использовать их как основу для некоторых сравнений, наводящих на важные мысли. Например, согласно проведенному Келли обзору различных ныне существующих обществ охотников-собирателей, мобильность сопряжена с равенством и личной свободой, а оседлый образ жизни, как в Едином Государстве, напротив, с социальными иерархиями и неравенством [Там же: 148]. Безусловно, в футуристическом мегаполисе Замятина достигнуто своего рода равенство, и, если бы не существование Хранителей и всемогущего Благодетеля, можно было бы сказать, что нумера достигли бесклассового общества. Однако это общество огромно: десять миллионов жителей в одном городе. Вместо текучих отношений, ослабленной или отсутствующей иерархии и вечно праздничного настроя, которым, как предполагается, отличались наши первобытные предки, в жизни замятинских нумеров царит беспощадная регламентация. Их действия тщательно расписаны, вплоть до количества жевательных движений, которые положено делать во время еды. С другой стороны, подобно многим собирателям, чей образ жизни был, по выражению И. Эйбл-Эйбес-фельдта, «перенасыщен досугом» (цит. по: [Marianski, Turner 1992: 79]), люди, живущие по ту сторону Стены, похоже, располагают большим количеством свободного времени. Д-503 находит их вполне праздными, в то время как граждане Единого Государства работают практически круглосуточно: согласно «Часовой Скрижали», лояльным нумерам полагается лишь два чуть менее регламентированных «Личных Часа» в сутки. К тому же Единое Государство в буквальном смысле отгородилось от мира Зеленой Стеной. Предполагаемые в жизни охотников-собирателей спонтанность, свобода и покой, которые так привлекают современных антропологов, в антиутопии Замятина нигде не встречаются.

Одно из различий между утопией и антиутопией состоит также в том, что в антиутопии вопросы, связанные с демографией и самоидентификацией его граждан, нередко отражаются в неестественных именах, которые носят персонажи. Традиционные общества были невелики, и, чтобы дать человеку уникальное, отличающее его от прочих наименование, достаточно было личного имени плюс, возможно, какой-либо ссылки на родителя. Антиутопические общества, такие, как Единое Государство, играют на нашем чувстве индивидуальности, называя людей чрезмерно рационально, часто с добавлением числовых обозначений. Можно привести и другие примеры, в частности режимы, изображенные у А. Рэнд в «Гимне» (1938), где повествование ведется от лица Равенства 7-2521, и в фильме Дж. Лукаса «ТНХ 1138» (1971), названном по имени главного героя. По общепринятому убеждению, относиться к людям так, как если бы они действительно были статистическими данными, бесчеловечно. Каждый из нас в некотором смысле желает, чтобы его считали особенным, уникальным. Обозначения, подобные Д-503, R-13, 1-330 или S-4711, напоминают нам, что мы и сами не желаем, чтобы нас различали, скажем, по номерам страховых свидетельств, и сопротивляемся любым формам сериализации населения. Конечно, такая практика имеет бюрократический смысл в многочисленном сообществе, где все не могут знать всех и высока вероятность, что многие будут носить одинаковые имена. Но кому по душе бюрократы?

Таким образом, схема написания антиутопического произведения довольно проста: выяснить, какова человеческая природа, а затем оскорбить ее формами поведения, которые мы, скорее всего, сочтем неестественными и бесчеловечными. Автору антиутопии нужно всего лишь изобразить поведение, противоположное тому, к которому мы привыкли. Вымышленные утопии не похожи на примитивные общества. Некоторые из них призывают к чрезмерному контролю над населением с помощью полиции, обслуживающей диктаторские интересы социальной элиты; неудивительно, что многие коммунальные действия, включая совместное пользование имуществом, насаждаются принудительно. Некоторые утопии налагают жесткие ограничения на личную свободу – так, в «Утопии» (1516) Т. Мора «сифогрантам» необходимо получить разрешение, чтобы прогуляться по окрестностям города, а повторная супружеская измена карается смертной казнью. То же самое касается творчества: всем известно прискорбное намерение Платона изгнать поэтов из своего Государства. Только в «Уолдене Два» Б. Ф. Скиннера («Walden Two», 1948) остается достаточно места для такого универсального и, следовательно, естественного вида деятельности, как искусство. Напротив, общества, изображаемые в антиутопиях, таких как «Мы», «О дивный новый мир» и «1984», являют собой почти идеальную противоположность традиционному образу жизни собирателей. В конце концов, их цель – убедить читателей в том, что они не хотели бы там жить. Это задача не очень трудная. Хотя наш биологический вид обладает необычайной поведенческой гибкостью, мы можем жить практически везде только потому, что наделены также способностью постоянно воссоздавать ту среду обитания, к которой приспособила нас эволюция. Так, мы приносим природу в свои дома, например, в виде цветов. Иногда нам достаточно даже искусственных цветов, нарисованных пейзажей и обоев в цветочек. Примечательно, что цветы в любом виде для Единого Государства явление чужеродное.

Современные представления о человеческой природе проливают много света на проблемы, общие для утопической фантастики. Хотя фантастическое произведение может в принципе повествовать о чем угодно, утопическая и антиутопическая литература постоянно повторяется, вынося на поверхность одни и те же темы. Эти темы соотносятся с вопросами, особо важными для нашей совокупной приспособленности, вопросами, к которым именно по этой причине мы испытываем врожденный интерес. Они удивительно напоминают модули «предметных областей», выявленные Туби и Космидес – это помогает нам понять, почему некоторые нарративные явления так безотказно вызывают повышенный отклик у читателей. Вряд ли найдется статья о «Мы», в которой не упоминалось бы о буквенно-цифровых именах. Как мы увидим в следующей главе, Замятин также оскорбляет нас, сильно преувеличивая нашу эволюционную склонность к совместному приему пищи. Примерно то же произойдет в других главах, в которых мы рассмотрим, как различные психологические модули – все они соответствуют принципам естественного отбора – проявляются в тексте.

Начиная со второй главы мы будем вначале исследовать когнитивные склонности, в значительной степени согласующиеся с построением утопии. Не было бы нужды в антиутопическом сопротивлении, не будь у нас изначальных утопических импульсов. Они