Осени не будет никогда - Дмитрий Липскеров

После такого доклада полковник Журов так и сел на край стола, сбив спиной бюстик Президента. Автоматически он вытащил из шкафчика запасной, а в это время думал о том, как изворотлив бывает человек при грозящей ему опасности.

— Почему сразу убийство? — поинтересовался полковник и добавил: — Мой дорогой следователь…

— А так, что… — слегка потерялся от слова «дорогой» Пожидаев. — А так, что на преступнике, мы полагаем, была надета спецодежда слесаря Фисина. И палец…

— Ну, так вот, — полковник слез со стола и поглядел в окно, где был виден краешек солнца, от которого защипало в носу. — По предварительной экспертизе, Фисин задохнулся в шахте от метана, и ничего насильственного в его смерти нет.

— А палец! — взмахнул руками Пожидаев. — Палец!!!

— Собака бродячая отъела, или кошка… Одежду какой-нибудь бомж стянул… Может, твой подозреваемый просто бомж!

Старшина заметно расстроился и опять зачесался.

— Но то, что он бомж, — уточнил Журов, — совсем не отменяет его нападения на сотрудника милиции, завладение его табельным оружием и покушение на стража порядка!

Старшина просиял.

— Собирайтесь на оперативное задержание! Если все гладко пройдет, командование вас не забудет!

Через пятнадцать минут автобус с ОМОНом двинулся по направлению к психиатрической больнице имени Алексеева. Из отдела в автобусе находился лишь старшина Пожидаев — в бронежилете, в каске и с АК в потных руках. Он думал о молодой докторше, которой отводил в этом деле роль главной соучастницы.

Подъезжая к воротам Кащенко, он был уже уверен, что девчонка отправится, как минимум, в спецпоселение, которым будет командовать не старшина Пожидаев, а какой-нибудь урюпинский лох. Ему стало так приятно от этой мысли, что он даже забыл про зудящее от вшей тело и передернул затвор автомата…

Вова Рыбаков впервые клюкнул стопочку водки, когда ему было десять лет.

Родители: он — известный в столице конферансье, она — экономический мозг Союзгосцирка, были по роду занятий людьми, хоть и не относившими себя к советской богеме, но общавшимися с нею на «ты». Отец знал артистов по профессиональной необходимости, а она любила всех, так как муж их привечал, да и по телевизору с линзой, наполненной маслом из-под печени трески, артистов показывали часто. Еще чаще богема бывала у них на квартире, поедала в огромных количествах ее пироги с капустой и салат «самотека» — картошку с луком и уксусом. Пили только водку, изредка коньяк, сухих вин было крайне мало, массы в Союзе в них не разбирались, предпочитая крепленые — портвейны и всякие настойки. Никогда и никто не был пьян из гостей, может быть, благодаря ее умению готовить и его способности быть абсолютным любимцем всех, а потому вести стол всяческими анекдотами и рассказами, тем самым отсрочивая следующую рюмку.

Позже, вспоминая, Вова Рыбаков истинно поражался, как все эти люди помещались в их маленькой двухкомнатной квартирке. В ней троим-то было тесно, а уж когда семьдесят человек наталкивалось!.. Но каждый отыскивал себе местечко: прокладывали между табуретками обычные доски, каждому доставалось по потребностям желудка его, и все друг друга любили. И мальчик Вова Рыбаков любил всех!

В десять лет он нарисовал свой первый рисунок.

— Ах! — воскликнула мать. — Прелесть!

Отец, глядя на малинового скакуна каких-то странных пропорций, пришел в некоторое замешательство и поинтересовался, почему конь такого необычного окраса.

Мать думала, что пришла на выручку сыну, предположив, что, наверное, у сына другой краски не было. Но Вова категорически отверг эту причину, показав целый мешок с тюбиками, который он нашел в густой траве за домом. Трава была сильно примята, видимо, в ней кто-то долго лежал.

— Просто конь — такой! — убежденно проговорил мальчик.

— А где ты видел такого коня? — почему-то допытывалась мать. — В зоопарке или в кино?

Тогда Вова постучал себя костяшками пальцев по голове и ответил:

— Здесь!

К нему больше не приставали, считали возможным не навязывать сыну своих вкусов и предпочтений, разрешая мальчику расти со всякими сорняками и экзотическими фантазиями в голове.

Самое удивительное, что до этого дня Вова Рыбаков рисовал, как курица лапой. Картинки в музеях его не вдохновляли, репродукции в журнале «Юность» тем более, а провести прямую линию на уроке рисования в школе — это было для него недостижимо. Бывают люди, начисто лишенные музыкального слуха, также существуют и особи, для которых карандаш в руке — чужеродней залетевшей из космоса кометы.

Таким был Вова Рыбаков до вчерашнего вечера, пока он не нашел мешок с красками. В мешке мальчик обнаружил кисти, выпитую наполовину чекушку водки, серебряную стопочку и охапку кленовых листьев, которых вокруг валялось великое множество, впрочем, как и других, по причине второй половины августа.

Ему вдруг захотелось полежать в смятой траве, в чужой лежке, и посмотреть в небо. Небо показалось тягучим и текучим, облака плыли медленно, словно разморенные близким солнцем.

Вова чувствовал запах человека, лежавшего в этой траве до него. Запах был странным, прежде никогда не знаемым, приятным и неприятным одновременно. Мальчика что-то слегка тревожило, он вытащил чекушку, налил из нее в стопочку и выпил до дна. В голову резко ударило… Водочные пары будто разъедали своим нестерпимым запахом ноздри. Вова испугался, попытался было вскочить на ноги, но они не слушались, превратившись в вату… А потом ему стало хорошо, даже очень. Тело расслабилось, как будто погрузилось в пуховую перину, в голове полностью отсутствовали мысли, лишь образы, неестественно красочные, ласкали мозг своей новизной. Мальчик дотянулся до мешка и вытащил из него кленовые листья. Необычайно красивые, они манили мальчика, он прижал их охапкой к лицу и вдыхал аромат приближающейся осени…

А потом он долго спал. Вернулся домой совершенно трезвым и почти ночью.

Его отсутствия не разглядели, так как богема вкушала под сочный анекдотец холодненькую из графинчика, закусывая рыбным пирогом. Хохотали навзрыд, а мальчик сел на подоконник, закрывшись шторами, и нарисовал бордового коня. Не потому, что он таким видел его, просто первой попавшейся под руки краской… А кто знает, кто подкладывает под руку эту первую попавшуюся краску…

С того вечера Вова не расставался с найденным мешком, таскал его даже в школу. Он стал любимцем учителя рисования по фамилии Врубиль, очень стеснявшегося этой не полной идентичности с именем из учебника по изобразительному искусству… Вместо буквы «е» у его предков имелась только «и», а потому получилось «Врубмль», совсем неприятное на слух, в отличие от благородства фамилии великого живописца.

Молодого, инфантильного человека, несмотря на его учительский статус, дразнила вся школа. Учителя просили что-нибудь «врубить», включить рубильник, а молодая географичка Мила, которая работала в школе всего полгода и имела перед глазами из мужских половозрелых особей только учителя рисования и физрука, называла Врубиля ласково, даже эротично — «Руби». Так на иностранный манер назывался камень рубин. Школьники были более примитивны и кликали рисовальщика «рублем», или «Билей», а последнее было совсем, как «бля».