Репортаж из морга - Мишель Сапане

Благодаря раннему приезду мне посчастливилось услышать показания опытных психиатров. Это всегда важный момент. Я ставлю себя на место присяжных: поймут ли они подчас совершенно непонятную лексику, которую, возможно, вывалят на них специалисты?

Дело в том, что мои коллеги-психиатры делятся на две категории: тех, кто выражается как можно более простым языком или хотя бы объясняет сложные термины, – их я понимаю, и мне нравится с ними работать, – и тех, кто не выходит за рамки своего специализированного словарного запаса, и даже с моей медицинской культурой (самой базовой в сфере психиатрии) я не понимаю значения некоторых слов. Сегодня нам повезло: выступают врачи из первой категории.

Экспертов-психиатров несколько: один обследовал подсудимую во время содержания под стражей в полиции, второй – во время госпитализации в психиатрии, вскоре после происшествия, третий – во время содержания в следственном изоляторе. Загвоздка в том, что эти врачи не были единодушны в отношении психического состояния Корин на момент преступления. Поэтому следователь назначил комиссию из трех других экспертов, которые получили доступ к отчетам коллег, больничным картам и могли побеседовать с Корин.

Во время осмотра в полиции она находилась в «состоянии сильной тревоги, граничащей с помрачением сознания», в состоянии шока. Что ж, когда тебя поймали с поличным и содержат под стражей, это неудивительно. В то время Корин не могла объяснить свои действия иначе как стрессом от шума вокруг. У нее не было бреда, галлюцинаций, но тем не менее ее способность мыслить была нарушена. Заключение врача – своего рода психиатрический компромисс: не совсем безумна, но и не здорова.

Шесть месяцев спустя, после второй экспертизы, проведенной, когда Корин была госпитализирована в психиатрию, эксперт зафиксировал сообщения о галлюцинациях во время совершения преступления: «слишком громкий голос жертвы напомнил мне голос матери», «мне как будто бы явилась мать». Однако эта галлюцинация не сопровождалась повелением или приказом («Убей ее!»). Переход к нападению был описан как приступ патологической ярости. В итоге эксперт поставил диагноз: «Психическое функционирование в регистре психозов, которое до тех пор было под контролем и внезапно декомпенсировалось в день преступления». Я понимаю, о чем говорит эксперт, но он не разъясняет присяжным термин «психоз». Жаль.

Иногда больной не знает, что реально, а что нет. Он может страдать от зрительных или слуховых галлюцинаций, не осознавать своего состояния. Вполне логичный вывод этой второй экспертизы – полная потеря способности к здравым суждениям. Это уже тяжелое психиатрическое состояние. Раньше оно означало пожизненную госпитализацию. Ставки высоки, потому что тот, кто заявляет о полной утрате человеком способности к здравым суждениям, говорит о его уголовной невменяемости, необходимости его психиатрической госпитализации и невозможности суда.

Третий эксперт согласен с первым.

Однако последнее слово остается за коллегией психиатров. Внимательно изучив дело Корин и ее жизнь, они обнаружили в документах дела и показаниях обвиняемой несогласующиеся факты. Их внимание привлекли «элементы расчета, даже откровенного сокрытия улик пациенткой» в том смысле, что она, возможно, ловит рыбку в мутной воде. Ничего удивительного, ведь все это происходит в Ла-Рошели, крупнейшем центре рыбной ловли на европейском Атлантическом побережье…

Я избавлю вас от необходимости запоминать что-то, кроме вывода. Итак, я понимаю, что три психиатра коллегии испытывают трудности с объяснением действий подсудимой в психиатрической парадигме, что Корин, вероятно, говорит не всю правду и ее можно судить, даже если она не мыслила ясно во время инцидента. Однако все согласны с тем, что тут речь должна идти скорее о психиатрической помощи, нежели о тюремном заключении… Психиатрия – это сложно.

В нашем коллективе судмедэкспертов много психиатров. Судебных психиатров. Я отношусь к ним с теплом, но иногда, чтобы подразнить их, напоминаю о своем в некотором роде примитивном видении психиатрии: для меня есть большие сумасшедшие (иногда представляющие опасность и находящиеся в специальных учреждениях), которые не могут приспособиться к жизни в обществе; умеренные сумасшедшие – им удается неплохо справляться при помощи лекарств и часто вести социальную жизнь, пусть даже немного беспорядочную; пограничные случаи между безумием и нормальностью; социопаты, не любящие общество; психопаты, умеющие скрываться среди нормальных (по крайней мере, до поры до времени, и потом попадающие в категорию больших сумасшедших); и, наконец, нормальные.

Большинство из нас – нормальные, но мы можем позволить себе быть немного параноиками, немного обсессивными[19], немного невротичными или немного истеричными… (Но это уже не большая психиатрия, а просто психология, поскольку то, что вы из нормальных, не означает, что вы не страдаете.)

В DSM был даже гомосексуализм, и исключили его оттуда только в 1973 году.

Когда в шутливом тоне я изрекаю подобные простые истины, моя команда в ужасе закатывает глаза, все протестуют, напоминая мне, что о сумасшедших так давно уже не говорят.

В то же время все признают, что где-то в глубине здесь есть доля истины. Но только в самой глубине…

После показаний психиатров наступает время следователей. Обожаю эту часть. Именно тогда у меня складывается картина дела. И здесь личность Корин предстает передо мной в совершенно новом свете.

Следствие проделало кропотливую работу, благодаря которой вырисовывается совсем иное описание подсудимой. Она говорит, что «больше не хотела видеть мужчин в своей жизни», но следствие выяснило, что она регулярно созванивалась по меньшей мере с тремя мужчинами в течение полугода до происшествия. Корин была мошенницей: она использовала вымышленные имена и чужие чековые книжки, получала социальное пособие на другого человека, у нее были деньги из непонятных источников и она лгала о средствах, которые получала. Ее действия после убийства вовсе не хаотичны: кажется, она делала все для того, чтобы скрыть тело и вывезти его из города.

Вот и я наконец на скамье свидетелей[20]. Представившись (я забыл указать свой возраст, как потом отметит интерн) и принеся стандартную присягу (честно и добросовестно внести свой вклад в отправление правосудия), я возвращаюсь к последовательности событий, сообщенной обвиняемой, попутно сравнивая ее с результатами вскрытия. Хотя история кажется связной, я не могу не заметить: все могло бы сложиться иначе, не находись жертва под воздействием золпидема.