Стеклянные тела - Эрик Аксл Сунд

Из магнитофона послышалось потрескивание, потом – одинокое фортепиано. Несколько печальных звуков, похожих на народную мелодию. Мелодический рисунок монотонно повторялся. Наконец – та рок-гитара, и голос проревел: «Ах, ногти я вырвал из пальцев, руки свои изодрал я в кровь, в боль – о горы и потемневший лес, о черное неба железо, о холодную землю!»

Именно это слушал пятнадцатилетний мальчик из Кальмара, когда лежал в ванне, косо порезав вены ножом, позаимствованным у отца, одинокого полоукладчика, у которого на руках после смерти жены от рака осталось четверо детей. Тот мальчик был младшим. Отличные отметки в школе, но, по словам учителей, он был не такой, как все. Держался особняком. Ничем не интересовался, кроме музыки и компьютерной игры «World of Warcraft».

Экипаж патрульной машины сообщил, что Черникову скоро привезут в управление.

Хуртиг выключил магнитофон и приготовился к встрече с женщиной, которая, может быть, объяснит, почему ее кассеты нашли у четырнадцати молодых людей, покончивших с собой.

«Ужас, ужас мне жребием стал, болью гортани, воплем души во вселенной…»

Запись длилась десять минут двадцать пять секунд.

10.25.

– Айман Черникова? Год рождения – тысяча девятьсот семидесятый?

Она кивнула.

– Все верно, – подтвердила она и села чуть по-другому. В полицейских было что-то, от чего ей стало неуютно. Они были ей не то чтобы неприятны, скорее – чужаки, и от этого кожа покрывалась мурашками. Уже когда ее ввели в кабинет и Хуртиг поздоровался с ней, в груди разлилось жжение. Она разнервничалась? Нет, с чего бы? Ее ни в чем не обвиняют… Но сердце все-таки тяжело колотилось.

Он приветливо посмотрел на нее, прежде чем заговорить.

– По нашим сведениям, вы родились в Алма-Ате, в Казахстане. В возрасте трех лет родители перевезли вас в Тегеран, а в восьмилетнем – в Минск. Правильно? – Хуртиг откинулся всем своим длинным телом на спинку стула и провел рукой по светлым волосам. Айман подумала, что он выглядит сильным.

– Да, только Алма-Ата сейчас называется Алматы.

Хуртиг, кажется, не услышал ее замечания.

– Вы росли у дяди, Михаила Черникова, – продолжил он. Лизнув палец, полистал бумаги в папке. – Почему вы уехали из Ирана в Советский Союз?

Голос у полицейского был мягким и дружелюбным, но зачем все эти вопросы?

– Я прожила с Мишей в Минске почти семь лет, когда училась в институте на отделении художественной гимнастики, – объяснила Айман. – Вот почему я уехала из Тегерана. Чтобы иметь возможность учиться.

Правда была не такой простой. Родители Айман умерли в тюрьме во время правления последнего шаха, Мохаммеда Резы Пахлави, и единственным, кто смог позаботиться о ней, был дядя Миша.

Айман засомневалась, достаточно ли подробно отвечает, и добавила:

– И чтобы стать настоящим коммунистом, конечно.

Наверняка это есть в бумагах. А вот того, что тысячи иранцев искали убежища в Советском Союзе под предлогом верности коммунистическому учению, хотя на самом деле просто стремились уйти из-под власти шаха, а после него – аятоллы, в полицейских бумагах не было. Для многих это оказалось из огня да в полымя. Но не для Айман. Она выстояла.

Айман так и не простилась со своими родителями. В Минск пришла телеграмма с коротким сообщением – формальным и безличным, как уведомление телеграфного бюро.

Чьи-то отец и мать умерли от дизентерии в государственной тюрьме. Это все.

Полицейский некоторое время с интересом рассматривал ее, после чего снова начал листать бумаги.

– Да, я вижу, что вы учились, – сказал он немного погодя. – И вижу, что были талантливой гимнасткой и бежали в Швецию во время соревнований в Мальмё. Посмотрим… в восемьдесят четвертом? Сначала вы жили в Евле, а в восемьдесят девятом перебрались в Стокгольм?

Зачем он спрашивает, подумала Айман, если и так всё знает?

Ее удивляло, что полицейский не задал ни единого вопроса о ее хиджабе. Даже не подумал получить подтверждение того, что она мусульманка. А ведь как часто люди придавали этому большое значение.

– Где вы работаете?

– Преподаю переплетное дело и писательское мастерство в «Лилии», молодежном центре. Подрабатываю в городской библиотеке и иногда – в Королевской библиотеке.

Хуртиг вдруг удивился.

– В «Лилии»? – переспросил он. – Тогда вы, может быть, знаете Исаака Свэрда?

Она кивнула.

– Забавно, – сказал Хуртиг. – Исаак – один из моих самых близких друзей.

Он как будто хотел сказать что-то еще об этом совпадении, но не стал.

– Ну тогда покончим с формальностями, – объявил он наконец. – Осталось только указать настоящую причину, по которой вы здесь.

Хуртиг поднялся, подошел к стеллажу возле двери, взял с полки картонную коробочку, поставил ее на стол и снова сел. Открыв коробку, он достал магнитофонную кассету.

– Узнаете вот это?

Айман тут же узнала кассету.

– Да, это… – Она задумалась. Ей было семнадцать, она третий год училась в гимназии Васаскулан в Евле, а он – тот, кто подарил ей эту кассету, – был на два года младше. Он был влюблен в нее, а она этого не поняла. – «The Smiths» и «Jesus and Mary Chain», – сказала она, гадая, где сейчас тот школьный приятель. – А как она сюда попала? Около года назад я отнесла в «Мюрурна» на Гётгатан несколько пакетов с одеждой и старыми видеофильмами. И много кассет.

Хуртиг кивнул.

– Примерно это я и ожидал услышать.

– Но я не понимаю, где вы ее нашли.

У Хуртига был печальный вид.

– Именно эта кассета попала на один хутор в Кунгсгордене.

Айман заметила, что ему трудно рассказывать; его голос сделался глухим, когда он сообщил то, что было известно полиции. По его глазам Айман видела, что он не хочет заниматься этим расследованием – и понимала, почему.

– Примерно то же произошло, когда вышел роман Гёте «Страдания юного Вертера», – сказала она, когда Хуртиг закончил. – Главный герой покончил с собой – и множество молодых людей, прочитав книгу, сделали то же самое.

Хуртиг как будто задумался, но ничего не сказал в ответ на ее наблюдение. Может быть, оно было притянуто за уши.

– Вы знаете девушку по имени Мария Альвенгрен? – вдруг спросил он, и у Айман сердце екнуло. Она кивнула, понимая: сейчас он скажет, что Марии больше нет в живых. Но Айман не хотела об этом знать. Она хотела жить в уверенности, что в эту минуту Мария играет на гитаре где-нибудь в «Лилии», пьет чай с Ваньей в буфете, а потом выйдет на террасу покурить.

Неловкие подростковые затяжки, дым во рту.