Венский бал - Йозеф Хазлингер

Вернуть старую квартиру не удалось. И хотя отец заполнил какую-то бумагу в какой-то венской конторе и оставил там свой лондонский адрес, эта контора больше не давала о себе знать.

С коммунистами у него тоже ничего хорошего не получилось. Старые товарищи посмотрели на его британский мундир и удостоили особого задания. Ему поручили вести агитацию среди попутчиков нацизма перед первыми выборами, убеждая голосовать за коммунистов. Как солдат армии западных союзников, он мог бы рассчитывать на большее доверие австрийских граждан, чем, скажем, какой-нибудь эмигрант из Москвы. Отец сердечно поблагодарил былых соратников за почетное поручение и вернулся в свой гарнизон на территории Германии.

Пробиться в круг преподавателей колледжа первой сумела мать. В английской школе она получила столь лестные рекомендации, что ей доверили вести весь курс богемистики. Она заняла должность ассистента профессора. Мать не жалела усилий, чтобы выхлопотать отцу место на отделении германской филологии. Тут, несомненно, сыграли свою роль и его испытание войной, и заслуженные им отличия. Формально он закончил свою учебу, будучи уже преподавателем со стажем.

Позднее мне довелось прослушать несколько его лекций. Я думаю, он был хорошим профессором. Студенты чувствовали себя с ним, что называется, на короткой ноге. Многих из них он то и дело приводил домой. И наверное, за сорок лет его преподавательской работы в Ридженс-колледже не было ни одного германиста, кому он не показывал бы фотоснимков, сделанных в Берген-Бельзене.

Шестидесятые годы были не самым удачным временем для завершения учебы. Мне, во всяком случае, это так и не удалось – я предпочитал околачиваться на Портобелло-роуд и ездить на остров Уайт, где проходили фестивали под открытым небом. Всякие попытки заняться учебой очень быстро заканчивались провалом. Когда отец перестал оплачивать мои расходы, я на Портобелло-роуд занялся продажей курительных принадлежностей и всевозможной заправки для них, какой баловались в ту пору. 1969 год провел в Индии. Откуда вернулся домой с отуманенными гашишем мозгами. Но и не без некоторых плодов познания. Продолжать учебу значило исполнять волю отца, а не следовать собственной.

В Лондоне я узнал, что полгода назад американцы высадились на Луне. В индийских селениях и в колониях хиппи эта новость до меня все-таки дошла.

Я получил место технического ассистента в отделе кинодокументалистики Би-би-си. Вначале мне надо было всего лишь возиться с кабелем и таскать алюминиевые чемоданы. У меня оставались длинные лохмы и окладистая борода. Но тогда среди младшего персонала Би-би-си волосатиков хватало. Мне приходилось выполнять скучную работу, но производство документальных фильмов очень интересовало меня. Я подавал голос на совещаниях. Меня заметили. Я был освобожден от выездных работ и переведен в отдел планирования. При этом сыграло свою роль мое знание немецкого. Кроме того, я немного понимал и чешскую речь. Хотя говорить не умел. Когда мать заговаривала со мной по-чешски, отец почти всегда отвечал вместо меня: «Я тебя не понимаю». Потом она и со мной стала говорить только по-немецки. После женитьбы я иногда переходил в разговоре с ними на английский. Мать не испытывала при этом никаких затруднений. А отец поначалу противился такой практике.

«Говори по-немецки!» – осадил он меня однажды во время какого-то спора. Со мной он говорил исключительно по-немецки и надеялся, что я сохраню эту традицию в общении со своим сыном. Когда Фред был малышом, я еще старался придерживаться ее. Но не успел он усвоить первые немецкие слова, как меня уже стала утомлять такая воспитательная программа.

Теперь мои обязанности на Би-би-си состояли в чтении иностранной прессы, прежде всего немецкоязычной, и прослушивании радиопередач на немецком языке. Каждую неделю я зачитывал на редакционном совещании обширный перечень тем, которые стоило отразить в информационных программах телевидения. Мои предложения охотно подхватывали. Я не ограничивался перечислением возможных тем, но всякий раз дополнял его своими соображениями относительно интервьюируемых персон и места съемки. Я стал, можно сказать, незаменим. Семья разваливалась, а профессиональные дела шли в гору.

Следующий карьерный взлет произошел в марте 1988 года, когда я раскритиковал документальный материал о поражении палестинского восстания и выступил против его запуска в эфир. При съемках использовались только контакты с палестинцами. На мой взгляд, фильм настолько однобоко представил суть конфликта, что это могло вызвать целый поток протестов и затруднить нашу работу в Израиле. При этом я не ставил под сомнение направленность фильма, я видел его недостаток лишь в том, что авторы не потрудились дать слово ни одному из членов израильского правительства и никому из еврейских поселенцев. С этого дня директор картины стал моим злейшим врагом. Но шеф отдела уже успел проникнуться ко мне таким доверием, что передал эту работу мне, поручив довести ее до кондиции. Я обратился в посольство Израиля и открыто изложил суть проблемы. Дело закончилось тем, что мне целую неделю пришлось помотаться по передовым подразделениям израильской армии. Я брал интервью у военных, политиков и поселенцев, один из которых был уверен в том, что палестинцев, всех до одного, лучше перебить сегодня, чем завтра, чтобы не получилось наоборот. Отснятый материал обошел весь мир.

Несколько месяцев спустя я впервые оказался на усеянном трупами поле. Приехав в Локерби, я целыми днями снимал лишь один сюжет: собирание мертвых тел и останков, разбросанных по территории диаметром в несколько километров после теракта на борту самолета компании «Пан Америкэн».

С тех пор все мои маршруты вели в те места, где убивали людей. Во время войны в Заливе я принадлежал к избранному кругу репортеров, которых американцы допускали к работе на театре военных действий. Но мы не были фронтовыми корреспондентами, мы сидели в расположении части и ежедневно получали подачки в виде готовых, отфильтрованных текстов и видеосюжетов – самые эффектные хиты. В кинопроекторской царило приподнятое настроение. Демонстрация успехов сопровождалась горячими аплодисментами. Никто из нас не знал, что на самом деле происходило за пределами части. Самостоятельные действия и всякие попытки добыть информацию на линии фронта совершенно исключались. Спустя месяцы мы узнали, что некоторые из отпразднованных удач оказались мыльными пузырями.

Мои репортажи были не лучше, но и не хуже работ моих коллег. Хороший материал удалось отснять только к концу войны, после того как иракская армия при отступлении несла большие потери в результате бомбардировок. Мы попали на дорогу, где не было видно конца искореженной и сгоревшей военной технике. Это были главным образом автомобили снабжения, но можно было разглядеть несколько приданных пехоте танков и совсем немного орудий. Повсюду лежали обугленные или растерзанные взрывами тела. Некоторые черными мумиями застыли за рулями машин, на месте глаз – выгоревшие впадины. Наш вездеход двигался вдоль дороги в нескольких километрах от нее. Картина, в сущности, не менялась. Мы не нашли ни одного выжившего. Кассетные бомбы оставляют лишь небольшие воронки, но разрывают на куски всякого, кто пытается унести ноги из ада выжигаемой земли. Из отснятого материала удалось переслать только кое-какие фрагменты, так как британское правительство присоединилось к цензурному кодексу американских войск.