Аргентина. Лейхтвейс - Андрей Валентинов

Дикобраз кивнул. Ожидаемо. «…Не жалуйся, берсальер!»

– Я вытащу тебя отсюда!

Пудреница вновь щелкнула. Звук был резким и неожидан- ным, словно выстрел. Алессандро Руффо ди Скалетта улыбнулся в ответ.

– Зачем тратить силы?

Пудреница была фамильная – бабушкина, купленная в Париже в незапамятные года, память о медовом месяце молодой княгини. На крышке – две длинноволосые наяды, под крышкой – чуть потускневшее от времени зеркальце. Бабушка ею очень дорожила и перед смертью завещала передать будущей супруге наследника рода Руффо ди Скалетта. Беттине поначалу безделица, слишком дешевая и простая, не пришлась по душе, но потом княгиня почему-то передумала – и уложила ее в сумочку.

– Причешись! – требовала она у мужа, поднося зеркальце к самому его носу. – Ну, на кого ты похож? Прямо Минотавр!

Почему именно Минотавр, молодой супруг так и не узнал. Не успел спросить.

Камере зеркало не полагалось, и князь мог лишь представить, каким его видит бывшая жена: двухдневная щетина на помятом лице, острые, обтянутые кожей скулы, глаза, утонувшие под густыми бровями, волосы дыбом – и седина на висках. Дикобраз и в молодости не считал себя красавцем, теперь же ему не дотянуть даже до Минотавра. Отщепенец – самое верное слово.

– Силы тратить незачем! – отрезала княгиня. – Ты неисправим, Сандро!..

И добавила, но уже шепотом:

– Если бы арестовали меня, ты бы поступил иначе?

* * *

С Глорией Свенсон тоже не сложилось. На следующий день после «party» у Джона Форда она сама позвонила князю в гостиничный номер. Когда встретились, Дикобраз, не подумав, назвался сценаристом – на кинозвезду он никак не походил.

– Я женат, – сказал он любительнице бриллиантов, когда стало ясно, что встреча может быть не последней.

– Я замужем, – ответила та. – Но об этом мы подумаем завтра.

«Завтра» растянулось на две недели, а потом пришлось решать. Свенсон уже подала на развод, и Алессандро имел все шансы стать следующим мужем, однако с непременным условием: работа на ее личной, только что основанной киностудии и конечно же сценарии по заявленным темам.

Верности Глория не обещала. «Это Голливуд, мой Сандро. Мы с тобой взрослые люди».

Он уехал. Целых три дня Свенсон была безутешна.

Снова они увиделись уже в 1935-м, когда князь, перед тем как возвратиться в Италию, заехал на пару дней в Город Ангелов. У Глории Свенсон все было уже позади, и слава, и бриллианты. Перед встречей князь нашел в музыкальном магазине старую пластинку Гершвина.

– Не смотри на меня, – попросила актриса. – Лучше давай выключим свет.

Последнее письмо князь отправил ей за неделю до ареста.

4

Вверх! Вверх! Влево! Скорость прежняя, не форсировать, скоро начнет чувствоваться высота, тогда и нагоним. Вверх, вверх, вверх!

Цапля честно старалась уйти – и столь же честно делала все возможные ошибки, хотя Лейхтвейс перед полетом объяснил как можно подробнее – так же, как когда-то объясняли ему. Скорости почти одинаковые, преимущество, но не слишком заметное, у того, кто легче. Этим можно пренебречь – но не высотой. После трех километров скорость сильно падает, причем поначалу этого не замечаешь. Тот, кто ниже, имеет шанс выжать все до упора – и догнать.

Вверх! Дышать уже трудно, в ушах – легкий звон, пальцы начинают холодеть. Значит, уже скоро. Может, Цаплю и учили, но не полету в паре. И не воздушному бою, если бы все было по правде – конец девице!

Вверх! Она летит по кривой, значит, срежем дугу. Еще одна ошибка. На земле заяц может петлять, уходя от погони. Иногда помогает. В небе, в мире трех измерений, убегать следует только по прямой. Но не вверх, в зенит, а под углом, и чем меньше угол, тем надежнее. В идеале лучше уйти вниз, к самой земле, но это уже высший пилотаж.

Кажется, пора. Дышится трудно, виски давит, в ушах уже не звон – сирена. Цапля уходит на полной скорости, а у него еще есть резерв, пусть и совсем маленький.

…А еще он легче, девица хоть и костистая, но с мясом.

Форсаж! Кулак – до боли, руку вперед.

Есть!

Мог толкнуть в ногу, мог и слегка повыше, но проявил такт – ударил в плечо. Чуть не рассчитал: положено касаться, а не бить кулаком. Ничего, переживет костлявая!

Ладонь разжать… Руку назад… Стой!

Разбор полетов.

* * *

– Как же тебя готовили? Мы на второй тренировке уже играли в догонялки. Маневр «двойкой», между прочим, еще труднее, его и за неделю не освоишь.

В небе говорили по-немецки. Может быть это, а может, шлем и очки, скрывшие лицо, но Цапля в ее «марсианской» ипостаси не раздражала. Команды исполняла, не задавая лишних вопросов, летала же вполне грамотно для новичка.

– Меня учили стрелять. И, знаешь, я была самой лучшей. С тридцати метров при любой скорости – наверняка. И догонять не нужно. Кстати, стреляю правой, перчатку отключаю, перехожу на запасной гироскоп, который на ремне. Не слишком удобно, но я освоилась.

С тридцати метров в полете… Его самого такому не учили. Цели у них только на земле.

– Меняемся, теперь ты догоняешь. Первые два раза поддаюсь, заодно покажу твои ошибки, смотри внимательно. В третий – на полную. Даю фору – если подойдешь на дистанцию выстрела, считай, победила. Тридцать метров, говоришь?

Глаз не увидеть, только стрекозьи очи. Но показалось, что стекла блеснули бледной зеленью.

– В бою форы не будет, Лейхтвейс. И честный бой – не для нас. Но здесь ты командир.

О том, что лишние слова в небе не нужны, он решил сказать уже после, на земле.

– Начали!

* * *

В правом плече – боль. Костлявая отомстила по полной – врезала от всей души, не жалея. От второго удара, уже в следующем заходе, Лейхтвейс уклонился. Ушел в сторону, развернулся – и ткнул Цаплю пальцем точно между лопаток.

– Убита! – отозвалась та, как ни в чем не бывало. – А ты ранен.

Он прикинул, что в реальном бою уже не смог бы пользоваться перчаткой. И еще раз подумал о том, что убивать в небе его не учили.

Третий раз!

Он сразу ушел на высоту, точно так же как Цапля, но под чуть меньшим углом. Оглянувшись на миг, прочертил в небе невидимую полосу – тридцать метров с запасом. Скорость выбрал максимальную – форсаж, кулак сжат до боли. Летел точно по прямой, не уклоняясь ни на метр. Костлявая уже все поняла, помчится следом. Значит, имеем треугольник: линия полета – раз, два – поверхность земли, три – перпендикуляр вниз, 90 градусов.