Покидая Аркадию. Книга перемен - Юрий Буйда

Нора снова очнулась, почувствовав тревогу, исходившую от дочери. Но Нюша только взглянула на мать сердито и отвела глаза. Она явно не понимала, что за волны накатывают на нее, заставляя то дрожать от холода, то млеть от нежности…

– Все! – заорал вдруг Кропоткин, отшвыривая кисти. – Хватит! Все по домам, плетена мать!..

Он был пьян в лоск, как настоящий маляр, и остался ночевать в мастерской.

На следующий день, едва почистив зубы, Нора спустилась в мастерскую, чтобы взглянуть на картину. Кропоткин не любил показывать незавершенные работы, поэтому она решила сделать это пораньше, пока он спит. Но он не спал. Сидел с мрачным лицом на складном стульчике перед мольбертом и потягивал коньяк из горлышка.

– Ближе не подходи, – сказал он не оборачиваясь.

Она села на биотуалет, который Кропоткин держал здесь, чтобы не отрываться от работы, когда она захватывала его целиком. Отсюда, шагов с восьми-десяти, разглядеть картину было трудно, да вдобавок она наполовину была закрыта какой-то тряпкой, свисавшей с подрамника.

– Не нравится? – спросила Нора.

– Не знаю, – сказал он. – Не могу решить.

– Что ж, решать тебе.

Он обернулся.

– Ты о чем?

– О картине. И вообще.

– Ты же знаешь, что это у меня плохо получается. Всю жизнь так… между запором и поносом… садись ближе, только не смотри на нее, ладно?

Она взяла складной стульчик, села рядом, глотнула из его бутылки.

– Я запуталась, – сказала она. – И мне нелегко. Тебе, кажется, тоже…

Он промолчал.

– Слишком много вдруг стало пустоты, – продолжала она. – Она и раньше была, это нормально, но в последнее время ее стало слишком много…

– Говорят, это напоминает роды. – Он кивнул на картину. – Но это не роды. Настоящие роды у женщин, они заполняют пустоту ребенком, это – по-настоящему… а это – фикция… мне всегда хотелось растить картину, как растят ребенка… кормить, купать, гулять с ней, радоваться, когда скажет первое слово… чтобы она сама росла, а я только помогал бы… – Вздохнул. – Странная мысль… а Клэр и вовсе не хотела детей…

– Ты сейчас о картине или о ребенке?

Он пожал плечами.

– Мы никогда с тобой об этом не говорили, – растерянно сказала Нора. – И я об этом не задумывалась…

– Еще не поздно, – сказал он. – Какие наши годы…

Нора взяла его за руку, почувствовала, что они тут не одни, обернулась.

Это была Нюша.

– Ты здесь давно? – спросила Нора.

– Вы хотите завести ребенка? – спросила Нюша, глядя на Кропоткина, который сидел с опущенной головой. – Хотите или нет?

– Ты об этом первая узнаешь, – сказала Нора. – Что так рано-то?

Нюша резко повернулась и ушла.

– Мне надо поспать, – проговорил Кропоткин, еле ворочая языком. – Потом поговорим, ладно? Спать хочу – жуть…

Он ушел, забрался в темный угол, что-то там затрещало, послышалось бульканье, потом все стихло.

Нора поднялась в кухню, чтобы сварить кофе.

Прислугу она отпустила до понедельника, в доме было тихо. Кропоткин спал внизу, в мастерской, завернувшись в какой-нибудь старый холст, Нюша, наверное, в своей комнате, но ни о муже, ни о дочери она сейчас не думала. Если она правильно поняла пьяненького Кропоткина, он хотел ребенка. Хотя, может, она не так его поняла. Он же говорил о воспитании картины. Но потом заговорил о ребенке. Еще не поздно, сказал он, какие наши годы, сказал он. Так говорят о настоящих детях, а не о картинах. Или все же о картинах?

Нора выпила две чашки крепкого кофе, выкурила четыре сигареты. Она была возбуждена. Кропоткин никогда не заводил речь о ребенке. Да и ей эта мысль никогда в голову не приходила. А может, все дело в этом? Может, им нужен их общий, собственный ребенок, чтобы все изменилось. Нюша для него, как ни крути, чужая, не своя кровь, Галатея, искушение, соблазн. Собственный ребенок – это совсем другое. Она никак не могла свыкнуться с этой мыслью. Всерьез ли говорил Кропоткин? Готов ли он к продолжению этого разговора?

Нора была растеряна. Выпила третью чашку кофе, выкурила еще две сигареты, и только тогда ее мысли вернулись к Нюше, которая, похоже, подслушала разговор в мастерской. Она, конечно, по-прежнему влюблена в Кропоткина, и его слова о ребенке стали для нее полной неожиданностью. Она растеряна и разгневана. Она считала себя хозяйкой, повелительницей этого мужчины, и вдруг ей напомнили о том, что она не центр мира. Что ж, подумала Нора, ей придется вернуться на землю, занять свое место и жить с этим, такова жизнь…

Она прислушалась – в доме по-прежнему было тихо. Взглянула на часы – Нюше пора вставать, а ей – готовить завтрак.

– Нюша! – крикнула она. – Нюша!..

Тишина.

Нора постучала в дверь комнаты – дочь не откликнулась.

Толкнула дверь, сразу увидела Нюшу, бросилась, поскользнулась, схватилась за ноги дочери, отпустила, взобралась на стул, слезла, схватила слепо со стола что-то железное, попыталась перерезать веревку, но это оказалась стальная линейка, отшвырнула ее, обхватила Нюшу за пояс, стараясь не смотреть вверх, закричала, завыла, завыла…

Потом она затихла, потом выпила четвертую чашку кофе, потом выкурила еще две сигареты и занялась делами. Сознание иногда мутилось, но Нора умела держать себя в руках. Она пережила арест Ксавье, смерть сына, самоубийство первого мужа, перерезавшего горло у нее на глазах и забрызгавшего ее кровью, тоску, голод и одиночество, драки в общей гримерке стрип-клуба, когда девушки били друг дружку ногами и маникюрными ножницами, смерть Генриха, убийство Дона, кончину милого старика Полонского, измены мужа – все это она пережила, переживет и смерть дочери, должна пережить, так уж она устроена…

После того как она подписала все бумаги и тело Нюши увезли, она приняла душ, тщательно оделась и спустилась в мастерскую. Кропоткина там не было. Его нигде не было. Он исчез. Она не стала тратить время на осмысление этого факта. Надо было звонить в ритуальное агенство, договариваться о похоронах, поминках.

Выбрала агентство «Черный лебедь», позвонила. Положила перед собой лист бумаги и стала выписывать имена тех, кого следовало пригласить на похороны, потом все зачеркнула, скомкала список и выбросила. У Нюши не было друзей, и никому, кроме Норы и Кропоткина, до нее не было дела. Значит, никаких посторонних. И никакого оркестра.

Вдруг позвонила Молли – она только что прилетела из Хорватии, хотела встретиться, как обычно, чтобы погулять по Царицынскому парку, который, говорят, сейчас не узнать, покормить уток, выпить из фляжки, пообедать в каком-нибудь ресторанчике в центре, поболтать…

– Приезжай, – сухо сказала Нора. – Нюша умерла.

Молли нашла ее в гостиной.

Перед Норой стояла непочатая бутылка коньяка, в левой руке она держала чистую пепельницу, в правой – незажженную сигарету.