Большая Засада - Жоржи Амаду

— Très beau, oui. Un homme très beau, un prince. Un prince dʼébène![23]

— Принц черного дерева! Vousêtesdrôle, madame.[24]Вы меня насмешили. — И он заржал с чувством абсолютного превосходства.

Грубая шутка, высокомерие, le ricanement sardonique[25]барона в конце концов убедили Мари-Клод. Судьба есть судьба, она начертана на небесах. Баронесса взяла Каштора себе и не пожалела об этом. И если хозяин плантации обратил внимание на интерес, благодаря которому ученик кузнеца сменил статус и начал прислуживать ему за столом, то закрыл на это глаза, поскольку сам был занят тем, что портил окрестных мулаток, употребляя их и так и сяк, словно рабство еще не отменили.

Феодальный сеньор одарил своим вниманием множество замарашек, но задержался только с Руфиной. В кухне особняка она строила из себя барыню, содержанку в золоте и серебре — побрякушки, браслеты, сережки, подвески, тесьма, и это не считая перламутрового креста, который подарил ей преподобный каноник. Щедрость барона не знала границ: осыпая ее ценными подарками, он настаивал еще и на том, чтобы обучить мулатку иностранным тонкостям. Но без особого успеха, потому что ей больше нравилось развлекаться по-простому: ненасытная обжора прекрасно обходилась без соуса и приправ.

Чтобы сократить рассказ, поскольку подробное повествование о двойных рогах и о double cocuage[26]сеньора де Итуасу становится слишком длинным для того места, которое оно занимает в истории Большой Засады, объявим сразу то, что вскоре стало достоянием общественности: сражаясь на двух фронтах — золотой Мадамы и медной Руфины — с силой и невинностью юноши, которому вот-вот должно стукнуть девятнадцать, Каштор Абдуим украсил аристократическую голову барона изящными и могучими рогами.

3

Нежное и надушенное лоно мадам баронессы сладострастно сжималось и увлажнялось, когда она, одна в своем boudoir,[27]разбуженная храпом барона, думала о Принце Черного Дерева, о каждой части его тела: о толстых губах, острых зубах, созданных, чтобы кусать, о широкой груди, о сильных ногах и об остальном, ах!

Простите за мещанское выражение явно не из словаря Мадамы. Она бы никогда так не сказала, никогда бы не употребила столь жалкое, неизящное словечко, говоря об этой роскоши, исключительной в своем совершенстве, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы мозг Руфины затуманился, а у Мадамы намокла щель. «Щель» — еще одно не слишком удачное словцо, скверное, но ходовое среди кухонного люда. Собственно, на кухне оно и появилось, да хранит нас Господь от такого разврата!

Несмотря на всю свою воздушную нежность, баронесса даже в самые кульминационные моменты сохраняла ясность ума, оставаясь верной галльской логике и точности. Она четко характеризовала эту прекрасную и могучую силу в соответствии с ситуацией и употреблением: она обеими руками хватала lе grand mât,[28]с наслаждением сосала le biberon,[29]подставляла перед и зад, чтобы принять lʼахе du monde.[30]

Руфина, измученная бароном с его табаком и изысканностью, презирающая утешения сострадательного и великодушного каноника, искала отдохновения и утоления своих желаний на той же широкой груди, на которой нежная баронесса преклоняла свою златокудрую голову, — это была грудь Каштора Абдуим да Ассунсау, Горящей Головешки, Черного Принца, роскошного лакея, бывшего ученика maréchal-ferrant[31]в кузнице своего дяди Криштовау Абдуим — им обоим голову сотворил Шанго, дух грома и молнии.

На тростниковых плантациях и в зарослях, на энженью Реконкаву, в городах Сау-Феликс, Кашоэйра, Муритиба и Санту-Амару, в Марагожипе и даже в столице обсуждали этот случай и говорили, что у братства Святого Корнелия, покровителя рогоносцев, появился новый блистательный президент — барон де Итуасу, Мусью Французишка, рогоносец в квадрате, рогоносец из рогоносцев, рогатейший, король благодушных. Un gentil сосu,[32]используя выражение, которое звучало приятно и дружелюбно в устах баронессы, его супруги. Ах, уста баронессы можно было сравнить только с щелкой между ног у Руфины — это были два конкурирующих шедевра. Такого мнения придерживались и барон Адроалду Муниш Сарайва де Албукерке, дворянин и хозяин сахарного завода, и негр Каштор, слуга, рожденный в зарослях тростника. И это еще раз доказывает, что истина может открыться и мудрецу, и невежде, и богачу, и бедняку, и знати, и черни.

4

Чтобы не создалось неправильного мнения об Адроалду Муниш Сарайва де Албукерке, бароне де Итуасу, чтобы никто не подумал, будто это отсталый сахарный плантатор, погрязший в грубых предрассудках и недостойный европейской, цивилизованной супруги, нужно сказать, что причиной инцидента с Каштором, следствием которого стали насилие и побег, оказалась вовсе не близость между баронессой и подмастерьем кузнеца. Судя по всему, рога, растущие из-за буколического времяпрепровождения Мадамы, барона не волновали. Он нес их с достоинством и nonchalance,[33]являя собой прекрасный пример для плантаторов, варварски вершивших самосуд: жен, которые осмеливались на связь с неграми, они убивали, а самих негров перед смертью кастрировали.

Именно негодование, вызванное поведением мулатки — неблагодарностью, неуважением, — заставило его занести хлыст и покрыть кровавыми рубцами голую спину Руфины. Он чувствовал себя уязвленным в том, что было для него самым святым, — в чувстве собственности. Он тратил на эту неблагодарную знания и деньги, он оказал ей честь, лишив девственности и методично развращая. Он воспитывал ее, прививая вкус к утонченным сексуальным практикам, которые этот сорняк, эта глупая девчонка отказывалась принимать. Он возвысил служанку, домашнее животное, до уровня любовницы, и это не говоря о множестве тряпок и безделушек. Предательство мулатки задело его за живое: тут речь шла не о простом капризе скучающей супруги, смешном легкомыслии, легком прегрешении. Это была тяжкая обида, подлое оскорбление, унизительная насмешка над господином и повелителем, непростительный проступок, смертный грех. Стерпеть такой позор означало потрясти основы морали и общества.

Итак, возвращаясь однажды после утренней верховой прогулки, он застукал в пристройке старого барака для рабов Каштора и Руфину, совокуплявшихся самым что ни на есть вульгарным образом, который так любят невежды, — мулатка снизу, а негр сверху. Барон рассвирепел — по-другому, как ни крути, тут не скажешь. Наваждение исчезло, но тут послышался стон Руфины. Барон потерял голову, он был вне себя. Каштор вырвал у него из рук хлыст, переломил пополам и выкинул подальше. А в ответ получил оплеуху, оскорбление и угрозу.