Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Его реакция (по крайней мере, в романе) была немедленной: он бросился на обнаженную плоть, как романтический любовник худшего сорта. Вполне естественно, изумленная соседка пронзительно вскрикнула и бежала прочь. Только тогда понял он всю смехотворность своего положения, только тогда заметил, что одет «как шут».

Многозначительное происшествие описано в «Лилии долины» и, несомненно, сильно приукрашено. Бальзак имел обыкновение преувеличивать свою неловкость, и в его юношеских автопортретах почти нет следов той жизнерадостности и смешливости, которые запомнила его сестра. Однако сам бал имел место в действительности. Бал – одно из первых доказательств того, что Бальзака влекло в высшее общество; он пытался понять его, вписаться в него – как лично, так и косвенно, воссоздавая его в своем воображении83. Но тот случай, помимо всего прочего, мог бы стать предзнаменованием и того, что высшее общество будет упорно его отторгать. Несмотря на все свои генеалогические притязания, отец Бальзака родился в крестьянской семье, а его репутация чудака и вольнодумца не давала г-же Бальзак выглядеть респектабельно. С другой стороны, еще в пансионе Леге Оноре понял, что не принадлежит и к низшим классам. Социальная неопределенность, промежуточное положение, на которое часто указывают его современники, – один из тайных краеугольных камней, на основе которых Бальзак показал французское общество во всей его полноте. Его, если можно так выразиться, «социальная неуверенность» проявляется иногда самым неожиданным образом.

Еще одним соприкосновением с монархией, оказавшим влияние на Бальзака, стали награды, полученные им в Турском коллеже, который он посещал как приходящий ученик с июля по сентябрь 1814 г. В нелепом несоответствии с самим достижением (кроме того, он был второгодником) его наградили недавно созданным орденом Лилии84. Разумеется, в официальном сертификате фамилии Бальзак предшествует частица «де». В тексте благожелательно сообщается, что его величество Людовик XVIII «совершенно убедился в его верности и преданности своему королевскому величеству».

Орден Лилии стал нелепой (и, в случае с Бальзаком, напрасной) попыткой нового режима придать налет тщеславия остаточному наполеоновскому пылу. Вдобавок орден, полученный Оноре, возможно, послужил косвенной наградой Бернару Франсуа за его патриотические памфлеты, составленные в примирительном духе (что было преждевременно) и составленные в таких подходящих к случаю двусмысленных выражениях, что их можно было переиздавать при разных режимах. Самым примечательным среди них был трактат 1809 г., который доказывает, что Бернар Франсуа, не меньший провидец, чем его сын, первым предложил соорудить пирамиду перед Лувром85. Неявная аллюзия – впрочем, вполне очевидная в то время – указывала на египетские завоевания Наполеона, что объясняет, почему в более позднем сочинении, изданном в годы Реставрации, Бернар Франсуа предлагает воздвигнуть вместо пирамиды конную статую Генриха IV.

И все же ловкое лавирование Бернара Франсуа свидетельствует и о его шатком положении, и о том, что он понимал: государственным служащим необходимо придерживаться «правильных» взглядов. Сходные противоречия обнаруживаются и у самого Бальзака, когда он пробует определить свое место в обществе. Он очень гордился своей прославленной фамилией и все же в 1835 г. сказал знакомому: «В наши дни знатность – это доход в пятьсот тысяч франков или личная слава»86. Продолжая, вслед за отцом, подниматься по социальной лестнице, Бальзак послужил примером необычайной подвижности, которую он сам называет сутью неистового индивидуализма и новой «знати» – выскочек с большими деньгами.

Он пойдет по отцовским стопам еще в одном смысле: предложит ряд нововведений Парижу, который ему предстояло заново открыть для себя в конце 1814 г. Но его самое яркое предложение выдает не столь патриотическое желание сыграть одновременно и на блеске, и на нищете Парижа. Задуманный Бальзаком монумент должен был тянуться не вверх, а вниз. Он предложил вырыть винтовую лестницу в середине Люксембургского сада. Туристы спускались бы по ней в катакомбы, которые тянутся под благородным кварталом Фобур-Сен-Жермен и плебейским кварталом ФобурСен-Марсо87.

К тому времени, как Бальзаки зимой 1814 г. переехали в Париж, Оноре решил стать великим и знаменитым. «Он мечтал о том, что когда-нибудь люди заговорят о нем»88, и одного этого хватало, чтобы сделать его предметом пересудов. Родственники его высмеивали – в чем-то лицемерно, ведь сами они, судя по всему, считали себя людьми незаурядными. Поэтому Лору и Оноре прозвали «божественным семейством». Старший сын просто продолжал семейную традицию. По словам Лоры, он «не обижался на насмешки и сам смеялся громче других». В мире Бальзака смех – признак творческой натуры. Для родителей и даже для сестры смех служил признаком ребячества. Может быть, два этих мира не так уж несовместимы.

В тот период и следующие несколько лет «призвание» Бальзака было одним беспредметным желанием. Если бы его спросили, в чем источник его величия, он бы, наверное, не сумел ответить. Может быть, философия или поэзия и драма, а потом политическая карьера; но все это лишь средства, которые ведут к цели. В 1834 г. он утверждал, что до двадцати двух лет был «одурманен» жаждой славы: «Я хотел стать таким маяком, который способен привлечь и ангела. Во мне самом ничего привлекательного не было. Я считал себя случаем безнадежным»89.

В письмах Бальзака можно часто встретить возвышенные рассуждения о величии, которое рождается из какого-то неисцелимого недостатка. Они отражают его желание черпать поддержку в воспоминаниях о преодоленных трудностях. Даже в самых обычных случаях, которые сопровождают взросление, он склонен видеть нечто необычайное. Наверное, ему хотелось найти что-то положительное в годах, которые в противном случае кажутся растраченными впустую: «После такого детства, какое было у меня, – писал он в 1842 г., – следует либо поверить в славный вечер, либо броситься в реку»90. Однако, заявив о своем намерении прославиться в пятнадцать лет, он продемонстрировал свою типично неромантическую хватку. Вдохновленный картезианским подходом к жизни своего отца (когда телегу ставят впереди лошади), он определил для себя первую составляющую дороги к славе – гений. Самые ранние сохранившиеся заметки Бальзака, которые упоминаются в данной главе, содержат полезные наставления по этому вопросу. Пока же его метод больше походил на евангельское: «все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, – и будет вам»91, и этому методу суждено было оказаться на удивление действенным.

Париж оказался превосходным местом приложения сил. В Париже того времени выходцы из буржуазии получали возможность высоко взлететь. Видимость служила не антиподом действительности, но ее предтечей. Амбициозные молодые герои «Человеческой комедии», приехавшие в Париж, как правило, в начале Реставрации (после Ватерлоо), быстро понимают, что скорее всего достигнут своих целей, если создадут у окружающих впечатление, будто их цели уже достигнуты. Они понимают, что начищенные до блеска кожаные сапоги, модные жилеты, галстуки нужного цвета для определенного времени дня способны открыть любую дверь92. Оказавшись в отчаянном положении, человек утонченный прибегает к помощи зубочистки: голодный юноша, который не спеша фланирует по бульвару и ковыряет в зубах, скорее получит приглашение на обед, чем нищий, который просит подаяние. Позже Бальзак узнал, что на языке финансистов подобного рода видимость называется «созданием доверия»93.