Душевные омуты - Джеймс Холлис

Наверное, самая глубокая поэма о печали была написана в XIX в. поэтом Данте Габриэлем Россетти. Она называется «Лесной молочай». Слово «печаль» встречается в ней лишь однажды, в последней строфе. Однако читатель чувствует страшный душевный надрыв автора, его глубокую внутреннюю разобщенность и состояние тупика. Кажется, что все, на что он способен, — подробно, до мелочей, описывать уникальное соцветие лесного молочая. Груз печали давит на него так, что становится непостижимым; автор может сосредоточиться лишь на мельчайших явлениях природы.

Глубокая печаль не дает Мудрости, не оставляет воспоминаний; Тогда мне всего лишь осталось постичь Три лепестка лесного молочая.

Россетти осознает огромную безвозвратную потерю и так же, как Рильке, при помощи метафоры осеннего листопада, указывает на бесконечное через конечное, постижимое разумом. Повторяю: искренность печали позволяет признать интериоризированную ценность другого человека. Ритуальное «открытие» надгробного камня в иудаизме, т. е. снятие с него покрывала в первую годовщину смерти похороненного человека, несет в себе двойной смысл: признание тяжести потери и напоминание об окончании печали, начале обновления жизни.

Никакое отрицание не облегчит нам переживание потери. И не нужно бояться этих печальных переживаний. Самая хорошая возможность принять ощущение мимолетности бытия — определить золотую середину между мучительной сердечной болью и лихорадочным брожением мыслей. Тогда нам удастся удержать исчезающую энергию и утвердиться в том, что было нашим, хотя бы временно. В заключении к своему переложению истории Иова «И.В.» Арчибальд Маклейш приводит такие слова И. В. о Боге: «Он не любит, Он Есть». «Но мы-то любим», — говорит Сара, его жена. «Именно. И это изумляет». Энергия, необходимая для утверждения ценности во время печали, становится источником глубокого смысла. В том, чтобы не потерять этот смысл и перестать пытаться управлять естественным течением жизни, заключается истинная суть двойного воздействия печали и потерь.

Когда у Юнга умерла жена, у него возникла реактивная депрессия. В течение нескольких месяцев он ощущал растерянность и потерю ориентации в жизни. Однажды ему приснилось, что он пришел в театр, где оказался совершенно один. Он спустился в первый ряд партера и стал ждать. Перед ним, как пропасть, зияла оркестровая яма. Когда поднялся занавес, он увидел на сцене Эмму в белом платье, которая улыбалась ему, и понял, что молчание прервалось. И вместе, и порознь они были друг с другом.

Когда после трехлетней практики в Соединенных Штатах я снова захотел приехать в Институт Юнга в Цюрихе, мне захотелось увидеть многих своих старых друзей, в особенности доктора Адольфа Аммана, который в свое время был моим аналитиком-супервизором. Прямо перед приездом я узнал, что он умер, и опечалился о невосполнимой утрате. Затем 4 ноября 1985 г. в три часа ночи я «проснулся» и увидел у себя в спальне доктора Аммана. Он улыбнулся, изысканно поклонился, как это умел делать только он, и сказал: «Рад снова вас видеть». Тогда мне пришли в голову три вещи: «Это не сон — он действительно здесь», затем: «Это, конечно же, сон»; и, наконец: «Это сон, похожий на тот, который приснился Юнгу про Эмму. Я не потерял своего друга, так как он по-прежнему со мной». Таким образом моя печаль закончилась ощущением глубинного умиротворения и принятия. Я не потерял своего друга-учителя, его образ живет у меня внутри и сейчас, когда я пишу эти строки.

Наверное, ничего из того, что когда-то было реальным, важным или тяжелым, не может потеряться навсегда. Только освободив свое воображение от контроля сознания, можно по-настоящему испытать тяжесть утраты и ощутить ее истинную ценность.

Предательство — тоже разновидность потери. Утрачивается невиновность, доверие и простота в отношениях. Каждый человек в свое время переживает предательство, даже на космическом уровне. Ложная убежденность Эго, его субъективные фантазии о всемогуществе усиливают тяжесть этого удара. (Ницше отметил: какое горькое разочарование мы испытываем, когда узнаем, что мы не Боги!)

Расхождение между фантазиями Эго и ограничениями нашей нестабильной жизни нередко ощущается как космическое предательство, как будто нас покидает некий вселенский родитель. Роберт Фрост обратился к Богу с такой просьбой: «Господи, прости мне мелкую шутку над тобой, и я прощу Тебе великую шутку надо мной». А Иисус на кресте ВОЗОПИЛ: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

Вполне естественно, что мы хотим защититься от этого тревожного мира, его амбивалентности и неоднозначности, проецируя свою детскую потребность в родительской защите на равнодушную Вселенную. Детское ожидание защиты и любви часто наталкивается на предательство. Даже в самой теплой семье ребенок неизбежно испытывает травматическое воздействие, связанное либо с эмоциональной «избыточностью», либо с эмоциональной «недостаточностью». Наверное, ничто не вызывает такой сердечной дрожи у родителей, как осознание того, что мы наносим травму своим детям уже тем, что остаемся самими собой. Поэтому каждый ребенок прежде всего ощущает предательство со стороны человечества из-за налагаемых родителями ограничений. Альдо Каротенуто отмечает:

…нас могут обмануть лишь те, кому мы доверяем. И все-таки мы должны верить. Человек, который не верит и отказывается от любви из страха перед предательством, скорее всего не будет испытывать эти муки, но кто знает, чего еще ему придется лишиться?

Чем больше это «предательство» невинности, доверия и надежды, тем более вероятно, что у ребенка разовьется базовое недоверие к миру. Глубинное переживание предательства приводит к паранойе, к обобщению потерь при переносе. Один мужчина, которого я наблюдал совсем недолго, вспомнил тот день, когда от него навсегда ушла мать. Несмотря на свой удачный брак по любви, он никогда не мог доверять своей жене, везде за ней следовал, настаивал на том, чтобы она прошла тест на детекторе лжи и тем самым доказала свою верность, а самые незначительные инциденты считал доказательствами ее предательства, которое, как он считал, уготовлено ему судьбой. Несмотря на постоянные заверения жены, что она ему верна, в конце концов он заставил ее от него уйти и счел ее «уход» подтверждением своей уоежденности в том, что она предала его раз и навсегда.

На самом деле паранойяльные мысли в той или иной мере присущи каждому из нас, ибо все мы имеем космическую травму, находимся под воздействием травматической экзистенции и тех людей, которые подорвали наше доверие.

Доверие и предательство — это две неизбежные противоположности. Если человека предали — а кого из нас не предавали? — как трудно ему после этого доверять другим! Если вследствие родительского невнимания или насилия ребенок чувствует предательство родителей, позже он вступит в отношения с человеком, который повторит такое предательство, — этот психологический паттерн называется «реактивным образованием», или «самосбывающимся пророчеством», — или же он станет избегать близких отношений, чтобы избежать повторения боли. Вполне понятно, что в любом случае его выбор в настоящем будет подвержен сильному травматическому воздействию прошлого. Как и в случае вины, поведение человека во многом определяется его индивидуальной историей. Тогда формировать новые, доверительные отношения — значит заранее допускать возможность предательства. Отказывая человеку в доверии, мы не устанавливаем с ним глубоких, близких отношений. Не вкладывая ничего в эти рискованные глубокие отношения, мы препятствуем установлению близости. Таким образом, парадоксальность бинарной оппозиции «доверие-предательство» состоит в том, что одна из ее составляющих обязательно предопределяет другую. Без доверия нет глубины; без глубины нет настоящего предательства.