Тупик Гуманизма - Арсений Миронов

Стараясь не грохотать подошвами по ступеням, а также не думать о том, что свидетель-заложник может на деле оказаться одним из террористов, квестор Порфирий Литот побежал на второй этаж. Дверца, ведущая с лестницы на площадку, также не работала – пришлось приоткрыть ее самому.

Заглянув в щель, сыщик увидел прямо перед собой, метрах в десяти, ярко-желтую дверь с огромной цифрой 4. Цифра подмигивала квестору разными цветами радуги. Покрытие самой двери было выполнено из модного фото-аморфного материала: раз в три секунды по желтой поверхности пробегала красивая рябь, затем стремительно проплывали полосатые радужные рыбки.

С некоторым удивлением квестор увидел, что на полу возле двери в изобилии навалены… засохшие цветы. Поначалу он принял букеты за кучи старых тряпок. Теперь же отчетливо разглядел разноцветные пятна пожухлых бутонов, смятые ленты и кружевные обрывки гофрированной бумаги. Букеты лежали слоями, более свежие поверх совершенно засохших; возле самой двери цветочные кучи поднимались на полметра от пола. Впрочем, квестор заметил тропку, проделанную в цветах и ведущую прямо к порогу.

«Видать, весело живет гражданка Эрцгерц», успел подумать квестор, прежде чем рука его высунулась из-за угла, приподнимаясь в энергичном и властном жесте самоидентификации. «Умный» замок немедленно распознал в Порфирии Литоте служителя правосудия: раздался негромкий щелчок, дверь со скрипом приоткрылась, из прихожей в полутемный коридор выбежала полоска оранжевого света – и заиграла на пыльном полу.

Поначалу квестору показалось, что в полутемной прихожей не было ничего, кроме все тех же цветов – только здесь цветы стояли на полу, прямо в горшках. Впрочем, все они были мертвы. Приглядевшись, Порфирий обнаружил за чередой высохших декоративных кактусов, драгоценных фиолетовых фикусов и карликовых баобабов изящную кованую вешалку, на которой висели пять или шесть разноцветных мини-шубок из стекловолокна, дождевик из тончайшей алюминиевой фольги и декольтированный зимний тулупчик с электроподогревом. Медленно вращалась хрустальная пирамида для обуви, сплошь заставленная разномастными дамскими туфельками. Густая паутина свешивалась с люстры-медузы, выполненной из рециклированного бледно-зеленого стекла. Порфирий продавил плечом заскрипевшую паутину, провел ладонью по лицу, стирая липкие седые волокна – отшатнулся: сверху, из-под притолоки с сухим стуком просыпались на пол с полдюжины крупных матово-серых пауков – и разбежались, оставляя по запыленному паркету тончайшие извивистые колеи от нервных лапок.

Он заметил в стене небольшую арку, почти полностью закрытую пыльным паучьим пологом. Квестор подождал, пока из технического браслета выдвинется прозрачное тонкое лезвие – сделал продольный разрез и осторожно раздвинул края застарелой многослойной паутины, как кружевной занавес в театре теней – тени, расплескиваемые неверным светом фонарика, включившегося на запястье, заметались по стенам столовой.

Здесь неподвижно висел подвешенный золотыми цепями к потолку стол – малахитовая плита. С краев столешницы свешивалась волнистая бахрома свалявшейся пыли: запутавшись в этой небывалой ворсистой скатерти, в полуметре над полом висела, поблескивая, крошечная серебряная вилка. Увидев живого квестора, вилка испугалась и выскользнула, печально прозвенев по наборному паркетному полу.

На столе возвышался почерневший скелет гигантской индейки, кости торчали подобно обугленным стропилам старинного купола; еще один высохший, золотой от сухости букет некогда прекрасных, а теперь уже неузнаваемых цветов возвышался как остекленевшее, застывшее облако взрыва – казалось, одно-единственное живое дыхание вмиг разрушит, разорвет в пылинки всю эту зыбкую неприкасаемую и мертвую красоту иссохших и узких, как стрелы, стеблей.

Стараясь не дышать на скелеты цветов, Порфирий Литот сделал два шага вдоль стола, от стула к поникшему стулу, на спинку которого было наброшено пушистое, шерстяное – нет, это был всего лишь купальный халат, некогда свежий и белоснежный, а теперь поросший седым муаром плесени. Следователь увидел на столе хрустальные блюда со следами разложившейся еды: кое-где только ржавые контуры напоминали о том, что когда-то здесь лежала рыба, какие-то фруктовые дольки или пирожные… Меж блюд и тусклых приборов густо, как гнилые листья в конце ноября, слежались кучами пожелтелые фотографии, пожухлые вырезки из пластиковых молодежных журналов.

Квестору показалось, что он попал в древний миф о спящем королевстве, где все замерло и уснуло на много лет, зачарованное недобрым колдовством. Он вздрогнул: мерзкая возня и попискивание донеслись из угла комнаты: на полу перед шкафом он увидел двух черных крыс, еще одна особь, ловко взобравшись по стенке шкафа, привычным ходом юркнула в дыру, прогрызенную в дверце буфета. Изнутри буфета зазвенело, ударило и покатилось восковое яблоко, мутно желтея сквозь матовые стеклянные дверцы – крыса черной тенью бросилась вслед, сбивая хрустальные бокалы.

Квестор поморщился и поспешно вышел из столовой в коридор. Решив более не отступать от проторенной тропинки, он осторожно тронулся дальше, в глубь апартаментов. Тропинка, проложенная по пыльному паркету, огибала нагромождения пустых шляпных коробок и пирамиды нераспакованных праздничных футляров с увядшими лентами, несколько раз квестор, зажимая нос, продвигался бочком мимо серебрящихся гор меховой рухляди – шубы из драгоценного искусственного горностая, бесценные гималайские дубленки багрового и винного цветов, эксклюзивного дизайна муфты и дамские башлыки из пятнистого норкабеллина, ягуаровые накидки и пончо – все это, уже изрядно побитое молью, пылилось и перегнивало среди бесчисленных азиатских ваз с почерневшими и высохшими, как проволока, букетами. На одном из них Литот заметил визитку с витиеватой надписью «Публий Пизоний Мюзон, импресарио».

Повсюду жирная паутина свисала с люстр, словно ажурный серебрящийся полог. Под потолком в коридоре в черных скрежещущих клетках зелеными и синими пятнами виднелись мертвые тела механических кенаров: кажется, они молчали уже несколько десятков лет. Очаровательный белый котенок навеки застыл возле высохшей миски с надписью «МИЛОЧКА КИТТИ», крысы будто в насмешку обглодали четвероногому роботу хвост.

Тропинка вывела квестора в просторный студио – свет фонарей едва проникал снаружи сквозь жемчужные от грязи стекла, и лишь агонизирующий голубой ночник тихо догорал в углу, по каплям доедая энергию батареи. В камине холодела вековая зола, некогда воздушный тюль на окнах превратился в закопченную слюду, журнальный столик приник к ковру под тяжестью прошлогодних боксов с видеофильмами и батареи недопитых бокалов с разноцветными фруктовыми напитками, пустившими кверху зеленые гребешки плесени.

Изумленный квестор некоторое время молча стоял на пороге, оглядывая эту комнату, похожую на склад сказочных декораций – особенно поразил его высохший до желтизны трехметровый кактус в центре зала, увешанный здесь и там… белой кружевной пеной женского белья, тончайшей слизью разноцветных чулок и хлопьями использованных бумажных салфеток, повисших на иголках. Порфирий Литот вздрогнул: какой-то зеленоватый свет, казалось, мигнул в шершавых зеркалах, отражаясь и отсвечивая, заиграл по потолку. Следователь сделал несколько шагов вперед, огибая пальму, и замер, не веря своим глазам.