Право Света, право Тьмы - Надежда Первухина

— По грехам моим наказуешь мя, Господи, — сказал Кирилл. — Какую погань при себе терпеть да привечать приходится…

— Как это вышло? — прошептал Емельян.

— Ты про скелет-то? То мертвяк поганый, зомби именуемый, — пояснил архиерей. — Тайно приставлен ко мне: следить и доносить, дабы не совершил чего против здешних властей. А кто у нас у власти, ты и сам знаешь, не ребенок…

— Тайно? А как же…

Архиерей хмыкнул:

— Не нашлась еще та сила, чтоб русского попа вкруг пальца обвела! Аккурат в прошлом году мэр ко мне приехал и привел этого… выродка. Племянничек, дескать, мой, очень верующий да богомольный, жаждет послушание иметь на службе у архиерея. Возьми, дескать, в келейники. А я в глаза-то верующему племянничку глянул — мертвые глаза! Да не просто мертвые, а неотпетого человека!

— Самоубийца?! — ахнул Емельян.

— Да. Я сразу это понял. Понял и для чего мертвяка этого мэр старается в моих покоях поселить. Чтоб за каждым моим шагом следил. Чтоб высматривал да выслушивал. И доносил. И на меня, и на подчиненных. Что ж, и начал я играть в игру.

При келейнике я — лютый зверь да верный приспешник мэра, а на деле…

— Владыко, а келейник, он… Не очнется?

— Очнется. Потом. Как поговорим, я нужное слово ему скажу. Ты только его сейчас по имени не зови.

— Хорошо.

— Я случайно узнал, как мертвяка выключить. Читал как-то правило молитвенное, он зашел, а я как раз «Трисвятое» на греческом произносил. Гляжу—а мертвяк упал и истинный свой облик омерзительный принял. Э, думаю, вот она какова, сила-то молитвенная! А потом читал псалом сто осьмнадцатый — он опять зашевелился, очнулся, заходил как ни в чем не бывало. И не помнил, что с ним за оказия была. Теперь я этим пользуюсь, когда секретно поговорить надо.

— Я весь внимание, владыко.

— Ты, Емельян, не думай, что я из-за поединка на тебя гневаюсь. То не гнев на самом деле, а страх. Ибо боюсь я за тебя. Да и за всех нас, за клир епархии нашей трепещу. И, прости уж за откровенность такую, — за бесстыжий свой лоб архиерейский.

— Владыко…

— Знаю, о чем говорю! Но, ежели рассудить, не согласись я на то бесстыдство — где бы и, главное, кем бы вы сейчас были… Впрочем, это потом. А почему боюсь — в том тебе покаюсь. Грех на мне, отче. Грех соглашательства с темными силами.

Емельян побледнел.

— Слушай. Было то двенадцать лет назад… Изяслав Торчков в первый раз тогда выборы выиграл, вожделенное кресло мэра занял. Как торжествовал! Весь городской бомонд собрал к себе на банкет. И архиерею приглашение прислал — как главе духовной оппозиции. Тот, разумеется, не пошел. За одним столом с некромантами да колдунами сидеть?! Только гордость эта боком вышла и архиерею, и всей епархии. Той же ночью к владыке Кириллу пришли. Брат единокровный пришел. С двумя подчиненными ему вампирами.

— Здравствуй, — говорит, — братец Кирюша.

— Тебе не могу сказать, чтобы ты здравствовал, — отвечал владыка Кирилл брату своему. — Ибо ты уже мертв духом, а телесная твоя бодрость— одна видимость. Зачем явился, отступник?

Брат-вампир усмехнулся. Для того у него специальная имелась усмешка — чтоб человека неподготовленного в ужас ввести. Еще бы — при таких-то клыках да очах, мерцающих фосфорически!

— Злобен ты, архиерей, без меры, а еще служитель Того, Кто есть Любовь, — неласковой репликой сопроводил свою усмешку вампир.

— Злоба моя вовсе не к тебе лично, — ответил архиерей, — а к тому непотребству, что ты собой сейчас представляешь и каковое творишь. Почто ты стал мерзостным вампиром, брат мой? Почто осквернил в себе образ Божий? Продал душу за ложное бессмертие?

— Хоть оно и ложное, да все ж бессмертие, — отвечал вампир. — А моя душа не твоя забота. Сам рассуди. Коли человек получает душу от Бога и при этом имеет свободу выбора, как вы же сами учите, человек сам решает, кем ему стать — святым

или исчадием ада. А если Бога нет и нет посмертного воздаяния, так кого мне стыдиться, кого бояться? Лучше жизнь, полную страстей, прожить, да еще и плавно в бессмертие всесильное перейти. Как я это и сделал. Ты думаешь, я от ненависти к своей человеческой сущности вампиром стал? Или от глупого любопытства? Отнюдь, дражайший брат! Человеческая жизнь у меня была полная да сладкая, о такой каждый мечтает, да не каждому дается. Но в какой-то момент я понял, что к человеческому бытию хочу присоединить и нечеловеческое — чтоб опыт был. Чтоб сравнить можно было: вот так я жил человеком, а так — иным существом.

— Экспериментатор…

— О да! Эта идея захватила меня. Видишь ли, дорогой брат-, все удовольствия человеческого бытия — похоть, власть, деньги, слава — теряют привлекательность, едва ты начинаешь думать, что перед тобой могут открыться иные грани существования. Иные горизонты. Иные ценности. И ты можешь стать не таким, как все. Другим. Одним из серой толпы. Кстати, дорогой мой, разве не к тому же стремились все твои святые монахи, когда уходили от мира в пустынные скиты?

— Ты не путай! Монахами становились ради забвения самости и любви к Богу и ближнему, а ты…

— О, драгоценный мой, тут бы я с тобой поспорил, но не за дебатами пришел.

— А зачем? Я ведь даже и христианского погребения тебе дать не могу, изувер!

— Мне оно и не нужно, — скалится брат. — Я еще Поживу…

— Поживешь ?!

— Да! Это тоже жизнь, дорогой мой архиерей! И куда более привлекательная, чем существование немощного человека! Нет болезней, нет страха смерти — ведь ты уже мертв. Нет зависимости от власти, человеческих законов и денег. А есть, наоборот, собственное могущество, уверенность в собственных силах и собственной же непогрешимости.

— Силен… Только что ж ты по ночам по улицам крадешься вором? Что ж не радуешься яркому солнцу, которое, по слову Евангелия, светит на праведного и неправедного? Может, потому, что ты не относишься уже ни к одной человеческой категории? Стоишь, так сказать, по ту сторону добра и зла?! Не одиноко ли тебе там?

— Я не знаю, что такое одиночество. Мне для полноты бытия достаточно самого себя. Я, как бы это сказать, самодостаточен. Я есть вещь в себе, или, как говорят англичане, I am existing.

— Я не силен в английском языке, но тебе бы следовало употребить фразу «I am thing in itself», это было бы правильнее. А то, что сказал ты, означает: «Я — сущий». К тебе это не относится. Это сказано о Другом.

— Как ты ревниво относишься ко всему, что касается твоего Бога!

— Да. Аз возревновах о Бозе живе, — сказал архиерей, но вампир отмахнулся:

— Давай будем без цитат! Итак, я существую. Просто мое существование протекает на другом уровне бытия. И все остальные либо существа, что подобны мне, либо, уж извини, жертвы.

— Циничный убийца!