Дети Шахразады - Тони Молхо

Ее тело было гибким и сильным, как у кошки. Гладкая, смуглая, почти коричневая кожа, удивительно нежная и бархатистая, как у младенца… Круглые налитые груди с почти черными сосками, мгновенно затвердевшими, словно на холодном ветру, пронзающими его руки. Длинные вороные волосы, плащом окутывающие узкую подвижную спину до упругой выпуклой попки, в которую он вцепился дрожащими от вожделения пальцами и от которой уже не мог оторваться…

Нежные розово-коричневые губки открылись, как цветок под лучами солнца, и он поразился, какая она маленькая — казалось, не пропустит и мизинца! Но он стал осторожно входить в нее, и юные ткани послушно разошлись, жадно вбирая его плоть, впитывая ее, как истосковавшаяся почва пустыни впитывает в себя вожделенную влагу — всю, без остатка. На мгновение показалось, что вот он — конец! — но тут же яростный толчок сокрушил тонкую перегородку, и головокружительный полет вглубь, в самые непостижимые недра заставил забыть об окружающем мире.

Он застонал от наслаждения — впервые за много лет!

Он забыл обо всем. О том, что она — девственница, и ей, наверное, больно. О том, что она неопытна, и нужно быть предельно осторожным, чтобы не напугать ее. О том, что они первый раз вместе, и он должен быть чутким и внимательным, чтобы дать ей максимум наслаждения, что он должен изучить ее эрогенные зоны, ее темперамент, ее выносливость… Он забыл обо всем, как глупый юнец, наконец-то дорвавшийся до запретного плода. Он знал и был абсолютно уверен только в одном: они — единое целое, и наслаждение, испытанное им, — ее наслаждение. Единые чувства. Единое тело. Единый мир. Во веки веков!

Он отвез ее обратно в Беер-Шеву, к ее подруге. Он остался на стоянке под домом и видел, как через полчаса приехал ее мрачный полусонный брат и забрал домой утомившуюся студентку — еле стоящую на ногах от напряженных занятий. «Кайс!» Слава Аллаху, обошлось.

Весь следующий день он сидел в университетской столовке — за крайним столиком, как они условились, и ждал. Приходили знакомые студенты, преподаватели — здоровались, расспрашивали о новостях, приглашали зайти на кафедру. Он благодарил, отвечал на вопросы, но не двигался с места. Он ждал. Забегали продавщицы из соседнего книжного магазина, поздороваться и поглазеть на красавчика профессора. Он механически улыбался, жал протянутые ручки, ждал. Его выгнали, потому что готовился какой-то симпозиум и в столовке расставляли и накрывали столы, он прислонился к наружной двери и ждал.

Она не пришла. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Тогда он решился на отчаянный поступок и поехал в музей бедуинской культуры, рискуя встретиться с прилипалой Рахилью. Но там не было ее возлюбленной, и никто не знал, где можно ее найти.

Однажды ночью она пришла к нему. Сама. Он вернулся из гостиничного ресторана после позднего ужина, открыл номер и, еще не заходя внутрь, понял, что кто-то ждет его. Не зажигая свет, крадучись, он прошел в комнату и увидел ее силуэт, освещенный разноцветными сполохами рекламных огней. Она стояла и смотрела в огромное, во всю стену окно, спокойно, не поворачиваясь.

Его поразило, что она была обнажена — полностью. Ни душного платка, ни мешкообразной рубашки, ни бесформенных джинсов. Первый раз его взгляд наслаждался великолепием ее фигуры — сильной, гибкой и развитой, как у дикой пантеры. Длинные, черные как вороново крыло волосы тяжелым водопадом ниспадали с крупной, горделиво посаженной головы до круглых сильных ягодиц, словно вырезанных из темного эбенового дерева. Он отчетливо видел силуэт сильных стройных ног, мускулистых рук и почти прямых округлых плеч, вспыхивающий и угасающий в пляшущих огнях рекламы.

Осторожно ступая, чтобы не спугнуть видение, он подошел и положил руки на округлые девичьи плечи. Она не оглянулась. Бархатистая смуглая кожа была так прохладна и нежна, что он, закрыв от наслаждения глаза, дотронулся до нее губами — сначала робко, а потом сильнее и требовательнее, разгораясь от этих мгновенных, огненных прикосновений. Плохо сознавая, что делает, он с силой обнял крепкие, широкие плечи и стал целовать ее сзади — острые, чуть выступающие лопатки, смуглую шею, где пульсировала тонкая, нервная жилка…

Она стояла неподвижно, как черная статуя. Осмелев, он прижался к ней всем своим жаждущим телом и позволил дрожащей от напряжения ладони спуститься с плеча на тонкую, мускулистую руку, затрепетавшую от его прикосновения. Жадный рот перешел с точеной шеи на мягкую ямку под подбородком, поймал твердый, чуть дрогнувший подбородок и, наконец, впился в губы — пухлые и мягкие, как у младенца. Они раскрылись, теплые и влажные, и он чуть не потерял рассудок, поняв, что она отвечает на его поцелуи. Страстно, нежно, а потом покорно, а потом опять бурно, вся отдавшись восхитительному чувству слияния дыханий, плоти, чувств…

Поцелуй, длящийся вечность, от которого слабеют руки и подкашиваются ноги, меркнет разум и кружится голова…

Он подхватил ее стройное, обнаженное, такое доступное ему вожделенное тело, прижал к себе со всей силой страсти… и только оторвался от пламенных губ, чтобы насладиться им, как все пропало. Она исчезла, колдовски растворилась в сумасшедших взрывах разноцветного ночного Тель-Авивского пламени. В руках был воздух, губы целовали ничто, а красно-зеленые огни рекламы вспыхивали на темном квадрате гостиничного ковра. В отчаянии он рухнул на подогнувшиеся колени, ударился головой о ковер — и проснулся.

Красно-зеленые неоновые буквы соседнего бара ослепляли опухшие глаза, занемевшие руки сжимали продолговатый диванный валик, а голова нестерпимо болела от удара о ручку дивана. Покачиваясь от горя, он спустил затекшие ноги с дивана, закрыл лицо руками и застонал.

Он понял, что потерял ее.

Навсегда.

На другой день, в порыве отчаяния, он решил переодеться арабом и поехать в Рахат — поискать ее там. Выходит же она из дома, хотя бы за покупками! На бедуинском базаре в Беер-Шеве, предназначенном для сдирания бабок с наивных туристов-лопухов, по бешеной цене он приобрел «настоящую» галабию, куфию и кинжал. Доехал на арендованном «форде» до перекрестка дороги, ведущей в Рахат, переоделся в «местное» одеяние и замер на автобусной остановке, голосуя в ожидании попутной арабской машины. Он решил, что в местной машине будет незаметнее.

Долго ждать не пришлось. Затормозила полицейская машина, и толстый лысый полицейский несколько минут внимательно разглядывал длинную, завернутую в бедуинские тряпки черноусую фигуру. Посмотрел, подумал, кряхтя вылез из машины и, козырнув, что-то спросил на иврите. Самозванец-бедуин ответил по-арабски. Полицейский послушал классический арабский выговор, усмехнулся и по-английски попросил документы.

Переодетый профессор очень удивился, что его так быстро раскусили, и предъявил представителю закона заграничный паспорт, предусмотрительно захваченный из гостиницы.

— Вот что, мистер Халед, — тщательно изучив паспорт и отдавая его владельцу, заключил страж порядка. — Я не знаю, с какой целью вы затеяли весь этот маскарад, но вам не провести даже грудного младенца. Если вы хотите добиться своей цели — езжайте честно в своей одежде. В натуральном виде вы будете менее заметны.