Дрессированные сучки - Виржини Депант

Спеша под дождем в "Эндо", я почувствовала внезапное отвращение, захотелось убежать, исчезнуть из этой истории.

Стемнело. Повсюду мерцали огонечки — наступила ночь иллюминаций, и люди выставляли зажженные свечи на подоконники.

Я прибежала в заведение, вымокнув до нитки, без сил и в состоянии странного беспокойства.

Выражение лица Джино соответствовало случаю. Он был просто создан для похорон и траура. Я поздоровалась, не зная ни как себя вести, ни что сказать. Понимала, что все видят мою деревянность, Джино точно разозлится, но притворяться не было сил.

Роберта уже пришла. Вопила в кабинке.

Сбежать бы.

Вход, задрапированный красным, всегда оставался в полутени. В тот день он показался мне грязно-размытой темной дырой. Идеальное место, чтобы осознать: парижанки никогда больше не вернутся.

Джино испепелил меня взглядом.

— Считаешь, сегодня подходящий день, чтобы являться на полчаса позже в таком виде? Отлично выбрала время.

На этажерке за стойкой стоял готовый кофейник, я налила себе чашку, поставила на стол, чтоб остывала, взяла альбом с фотографиями штатных танцовщиц "Эндо". Роберта — на диванчике в суперпохотливой позе. Я — на высоких каблуках, с раскрытым навстречу огромному члену ртом. Стеф и Лола, застывшие перед объективом в пене кружев, затянутые в винил. Я вырвала две страницы, отложила их в сторону и спросила:

— Так кто сегодня работает?

Иногда на замену приходили знакомые симпатичные девки. Джино прошипел:

— Утром явились две малышки из салона с Гамбетты, но остаться не захотели. Да и нам они не подходят — класс не тот, танцуют плохо… Королева-Мать обещала прислать других. Сейчас — только ты и Роберта. Но она… не сказать, чтоб была в порядке…

Роберта не прекращала орать с самого моего прихода. Я удивилась:

— Мне вроде показалось, что она в боевой готовности. Даже здесь слышно.

— Сходи-ка к ней, по-моему, лучше девке отправиться домой.

Роберта сидела за гримерным столиком, уронив голову на руки, и неудержимо плакала. Танцевать она не могла, но костюм надела. Обтянутая лайкрой круглая аппетитная задница, обнаженный живот, сотрясаемый рыданиями, лифчик из золотой парчи.

Ее рыжие волосы вздрагивали в такт плачу. Я погрузила руку в гущу ее гривы, поймала ладонью затылок, постаралась удержать голову. Не то чтобы мне этого хотелось или я разделяла ее чувства… Но работа есть работа, и раз уж, кроме меня, все равно никого нет… Я говорила с ней тихим голосом:

— Роберта, хватит, кончай, возьми себя в руки, этим не поможешь, знаешь ведь…

Бессмысленная, бесполезная фигня, пустые слова — лишь бы уболтать ее, угомонить.

Я притянула ее к себе, она сдалась не сразу, но в конце концов прижалась всем телом, как ребенок, ищущий защиты у матери.

Я обнимала Роберту, дышала глубоко и беззвучно, чтобы успокоить.

Даже с заплаканной, опухшей рожей эта девка была черт знает как хороша. Она пыталась говорить и плакать одновременно:

— Ты понимаешь, что произошло? Помнишь — еще вчера они работали, были здесь, с нами, в шкафчиках полно их шмоток…

Она была "в кусках" и соплях, лепетала, как в горячечном бреду:

— Мы просираем наши жизни, корчимся тут, чтобы у этих сволочей вставал… Ублюдки, которых мы даже не видим. Но им этого мало, являются в твой дом, чтобы содрать живьем кожу и посмотреть, какого цвета у тебя кости… Забирают последнее, даже жизнь… Хотят, чтобы мы подыхали со страху… Понимаешь?

Я попыталась переубедить ее:

— Брось, Роберта, с чего ты взяла, что их смерть связана с "Эндо"? Может, это и не клиент вовсе…

— Не связана?! Да ты знаешь, кто мы есть в этой жизни? Шлюхи, подстилки, дырки, боксерские груши, мясо на продажу… Видишь, как мы подыхаем? Чувствуешь, как они бродят вокруг нас, подкрадываются? Целый день сидят за этими вот проклятыми стеклами, следят жадно грязными глазенками, свиньи… А теперь караулят за дверью твоего собственного дома, чтобы войти и убить. Не видишь связи? Живем как суки и умрем как суки… Срежут кожу ножом из чистого любопытства, а ты не видишь связи?! Ну, они тебе покажут связь, уж поверь; что, не чувствуешь — нас всех сделают, ни одну не пропустят!

Роберту била крупная дрожь, глаза лихорадочно блестели. Она повторяла, как заведенная:

— Не чувствуешь? Не чувствуешь, как они бродят вокруг?

И вертела головой, и озиралась, как будто и правда чувствовала кого-то, вжималась в спинку стула, заледенев от ужаса, словно они действительно были здесь. У нее дрожал подбородок. Я подумала — так не притворяются, только сильный страх заставляет нас клацать зубами.

Я снова обняла Роберту, успокаивая, но она резко оттолкнула меня, рухнула на колени, согнулась и снова начала вопить и визжать, каталась по полу, как будто пыталась убежать от чего-то или кого-то, подкравшегося совсем близко.

Я обрушилась на нее сверху, прижала к полу руки, не давая отбиваться и отпихивать меня, шептала на ухо:

— Прекрати сейчас же, Роберта, посмотри на меня, прекрати.

Я поволокла ее в душ, раздела, разделась сама, пустила холодную воду и начала тереть ее мылом, заговаривала зубы, пока она не расслабилась наконец.

Как противно до тебя дотрагиваться, как до дохлой рыбины…

Успокоившись, Роберта впала в коматозное состояние.

— Одевайся, Роберта, и отправляйся домой.

Она послушно кивнула. Гора с плеч.

Явилась замена. Две девицы — молчаливые, сдержанные.

Вернулись и клиенты — как почувствовали, что перерыв окончен.

Громкоговоритель задавал ритм: клиент — девушка на дорожку — другая в кабину.

Я вышла на дорожку, начала вращать бедрами по кругу в обе стороны. Я всегда сильно возбуждалась, танцуя и лаская свое тело, выставляя себя напоказ и думая, что кто-то за темным стеклом хватается за член, глядя на меня. Но больше всего я ловила кайф в кабине, лицом к лицу с клиентом, когда можно поговорить и даже дотронуться, хотя этого никогда не происходило. Джино следил за порядком через камеры, установленные в каждой кабине, а если клиента заманивали в одну из двух последних кабин — там отсутствовали стекла, — он рявкал в микрофон, чуть только протягивалась шаловливая ручонка, и был готов ворваться в кабину, если "словесное внушение" не действовало.

Вообще-то наши клиенты были люди мирные и правила уважали — как часть ритуала.

Вот уже некоторое время зритель у меня был всего один, но он каждый раз исправно опускал франки, и я подошла прямо к его кабине — все равно танцевала только для него.

Заученные жесты, вилянье задницей, дразнящий язык…