Джаз - Илья Бояшов

Его «Сатурны», поглощающие целые моря керосина (сто сорок тонн полезного груза играючи выбрасывали железные боги на околоземную орбиту; сорок семь тонн ими же доставлялось к Луне), по сей день есть воплощение всего самого: они самые мощные, самые большие, самые тяжеленные из всех созданных на данный момент подобных изделий (испытанные старички «Союзы» нервно курят в сторонке). Сотрясая Канаверал божественными громами, эти гигантские гильзы ревели, как библейские звери, и щедро брызгались тысячеградусным пламенем целой батареи сопл (точнее: пятью жидкостно-реактивными двигателями F-1 первой ступени). Что касается долларов – за несколько минут грома, урчания, рыка уносящихся в космос подобных ракет вылетало, дымясь, в трубу число, которое ни в коем случае нельзя было озвучивать вашингтонским, нью-йоркским, бостонским, чикагским беднякам, обитателям тесных картонных коробок и приютов для бездомных. Однако аннигилированные на глазах у заледеневших от напряжения возле стереотруб, бункерных щелей и бронированных окон боссов от космоса (бесчисленных менеджеров, главных инженеров, президентских уполномоченных, генералов и адмиралов) денежные миллионы только подпитывали их азарт. Овчинка стоила выделки – несмотря на сбои программ, взрывы на стартах, отклонения от траектории и прочие выходки носителей, целый рой шаров, контейнеров и прочей космической мелочи, каждый грамм которой равнялся в стоимости центнерам чистопородного золота, в конце концов отправлялся на заданную орбиту. До заветного возгласа Армстронга оставалось совсем немного времени. На мысе готовился к броску «Сатурн-5». За самочувствием супергильзы, весьма схожим с самочувствием капризной беременной дамочки, следили церберы-датчики, поднимая истерику при малейшем недомогании болезненного исполина, при малейшем его кашле, при подъеме его температуры на ничтожные доли градусов. Браун брал за горло судьбу. Он готовил высадку в вечность, и Джазмен помогал ему.

Отдадим свихнувшейся на Луне Америке должное – все эти Вернеры, Джеки, Биллы, доведенные незабвенной улыбкой майора советских ВВС до каления, до экстаза, отдавали себе отчет – за «железной стеной», в незакатной морозной империи, посредине ее степей, под надзором бесчисленной армии неподкупных и бодрых чекистов вот-вот займется солнце нового русского чуда (одно лишь обстоятельство мешало Вернеру спокойно дышать все те годы – осознание невыносимого факта, что еще немного, еще чуть-чуть, еще всего несколько лет или – что самое страшное! – месяцев – и трижды проклятое ТАСС торжественно провозгласит наступление «лунной эры» для «победившего социализма»). Они были не так уж не правы: подобный зуд – выкинуть новый выверт теперь уже и с Луной, вновь, как в случае со спутником и бравым «Востоком», молодецки пройтись от печки, станцевать еще один танец с дробным топотом каблуков, во всю ширь пролететь «по Питерской», вновь ткнуть в нос «оскалившемуся империализму» ботинком (вот, понюхайте, сучьи дети!) – в Союзе испытывали если не все, то многие из тех, кто привычно теснился возле опустевшего трона Генерального конструктора. Именно с этого трона еще несколько лет назад так дальновидно правил своим машинно-ракетным царством подобный Брауну Королев. Обрушение отрасли, самой мощной, богатой, удачливой, волею судеб и обстоятельств оказавшейся без патриарха, без руля, без ветрил, без будущего на пике мегапобед, в решающем акте драмы, названной кем-то «Битва за звезды», было еще впереди. Еще не остыл прах великого человека, равного немцу не только в дерзости той самой мечты полета, но и в трагизме жизни. Еще верили в силу Мишина[7], в мудрость Политбюро. Слишком всех еще лихорадило от поистине цыганского фарта отечественной космонавтики, от череды удач, от бесспорного чемпионства. Правда, были первые трещины: уже врезался 23 апреля 1967-го в целинную землю болид «Союза» с обреченным космонавтом внутри (ругань несчастного Комарова в эфире записали американцы); уже что-то не состыковывалось, искрило, замыкало в прежде слаженной системе, которая оплела никогда ранее не рвавшимися узлами бесчисленные конструкторские бюро и космодром Байконура. Но никто из мыслителей, слетевшихся 9 октября 1967 года на свой маленький важный съезд (Мишин, Келдыш, Каманин, Кузнецов, Челомей, Афанасьев), не задумывался о трагедии будущего. «Лунный совет» решал лишь одну задачу. Говорили о высадке, обсуждали решающий штурм («нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики»). Казалось, еще одно напряжение промышленных мышц Союза, еще одно усилие государства, половина территории которого покрывалась соломенными крышами разоренных войной деревень (не до этого, главное – небо!), – и Луна у нас точно в кармане! Волокита с подобной «Сатурну» нашенской Н-1, упорно не желающей покидать «голубую планету» и раз за разом взрывающейся на глазах удрученных ракетчиков, разгерметизация очередного «Союза», промахи, отклонения, провалы марсианских программ – все еще только должно было произойти, еще встретить «там, за горизонтом» командоров советского космоса, пребывающих 9 октября 1967 года в уверенности, что возможности Родины неисчерпаемы. Они здорово промахнулись, обмишурились, проиграли. Даже самые среди них конченые пессимисты не смогли предвидеть то «завтра», которое самым беспощадным, издевательским образом развеяло грезы о «караванах ракет», снующих между Землей и Юпитером, о сверхпрочных станциях Марса, о лунных оранжереях, без устали поставляющих колонистам-трудягам корзины тропических фруктов. Планы советских умников насчет Солнечной системы, обреченной через какие-то жалкие тридцать лет превратиться в проходной двор с оживленным движением, в территорию для трасс космических грузовиков, удивляют своей достижимостью (чертежи уже были созданы и расчеты проведены). Однако Джазмену понравилась иная импровизация, он сыграл по-другому – и все пропало, сгинуло, рухнуло, заклеймилось «совершенно секретным» грифом, оказалось запертым в разнообразных тюрьмах-архивах, превратилось в груды металлолома на задворках цехов[8]. Схватившиеся 9 октября 1967-го за министерским столом в спорах и пересудах, в то время когда закат автогеном резал окна и готовилась спать Москва, готовые вечно бодаться академики, конечно же, не представляли себе, улыбаясь на заверение Мишина (Генеральный клялся – лелеемый им космокорабль Л-3 значительно лучше напичканного техникой, словно ребенок кашей, капризнейшего «Аполлона»), что завершается их царствование, их поистине богатырский, лукулло-космический пир. Применяя метод доцента-приятеля, я напрягся, чтобы рассмотреть, так сказать, «детальную мелочь» этого «лунного» съезда: музыкально-пианистические пальцы какого-нибудь конструктора, с их костяшками и прожилками, его постукивающий по столу обгрызенный карандаш, перехваченную ниткой дужку дряхлых разбитых очков (времени нет на новые), а также сукно стола, кабинетные лампы, правительственные телефоны, скучающий фикус в цветочном горшке и коротающую дни свои на потолке суетливую муху. Но «мелочи» не вытанцовывались, почему-то бросалось в глаза только главное: профили всех присутствующих, резкие, как на монетах. Благодаря все тому же воображению, я услышал их речи, я узнал, о чем они перешептываются. Протестуя против волюнтаризма Генерального, короли «оборонки» твердили: оборудование американских космических кораблей значительно легче нашего. Каждого из сидящих давили тонны сомнений. Легковесность доклада Мишина неприятно всех поразила. Но никто из них тогда не задумывался о крахе. Вот свидетельство из дневника генерала Каманина: