Последний варяг - Роман Канушкин

Мальчик снова посмотрел на другую сторону реки. Странным образом он понял, что больше не боится тьмы запретного леса. Как будто там у него появился… ещё один дом.

— Меня спасла Злая Баба? — хрипло проговорил мальчик и снова вздрогнул. Но это невозможно. Она — страшное неведомое зло на границе мёртвых… — Я был у неё… — вдруг сказал Авось. Он бросил ещё один взгляд на ту сторону реки. В голове теперь был только этот непонятный туман.

Надо всё рассказать отцу. Авось оперся на правую руку, его мышцы напряглись, и тогда он обнаружил чуть повыше локтя, на предплечье, то, чего у него никогда не было прежде.

Браслет. Это был диковинный браслет из сверкающего металла, может, даже золотой, но никогда прежде и ни у кого мальчик подобных украшений не видел. Да и кто ему даст такую дорогую вещицу?

Но браслет был. Словно сплетённый из множества золотых нитей, перехваченный в центре и свёрнутый в два кольца, браслет ослепительно сиял на солнце.

Что это? — прошептал мальчик. — Откуда?

Надо действительно обо всём побыстрее рассказать отцу.

Но рассказать отцу Авосю больше ничего не удастся. Как и маме. Как и всем, кого он прежде знал. Беда обрушилась на Авося внезапно, беспощадно и неумолимо. Дома больше не было. Вороньё кружило над пепелищем, где когда-то была деревня рода Куницы. Страшный истукан скотьего бога и бога мёртвых Велеса возвышался над чёрным курганом. Голова куницы, оберег рода (который так и не смог уберечь), покоился у его ног — значит, не выжил никто. Вот только… Там же, у ног истукана, мальчик обнаружил нечто знакомое. Кто-то положил здесь, на погребальном пепелище, наконечник стрелы с диковинными рунами. Сердце Авося сжалось — это было то самое зачарованное серебро — последнее, что осталось мальчику в память об отце.

Авось нагнулся и поднял наконечник, крепко сжав его в ладони. Мальчик вдруг почувствовал подступающее удушье — вскричали птицы, поднялось с карканьем испуганное вороньё, слепые глаза деревянного истукана отыскали его; у Авося закружилась голова. Он понял, что не может здесь находиться, он должен вырваться из-под чёрной длани бога мертвецов, поднимающейся сейчас над курганом. Мальчик побежал, всё так же задыхаясь, он бежал, не ведая пути, ноги сами несли его по привычной дорожке, где ещё бродило детство Авося, детство, которое сейчас так вот беспощадно заканчивалось. Ноги вывели его к реке, где он любил пускать кораблики. Сквозь удушье стали проступать всхлипы, которые вот-вот прорвутся спасительными слезами. Авось остался один. У него больше нет дома. У него больше нет никого — он совсем один на этом белом свете…

— Они убили мою сестрёнку! — выговорил Авось. И тогда он разревелся. Он плакал — целые потоки слёз. Он оплакивал всех, кого любил, отца, маму, он оплакивал себя, но почему-то прежде всего — свою маленькую сестрёнку, которой больше никогда не сможет показать кораблики, что он мастерил…

Солнце прошло полдень и двинулось на запад, когда Авось перестал плакать. Он не знал, что ему делать, не знал, куда идти. Не знал, как ему дальше жить. У него забрали всё, а взамен дали золотой браслет… Влага снова стала заволакивать глаза, и мальчик горько вздохнул. Потом отёр рукою слёзы. Странно. Авось ещё раз провёл рукой по правой щеке. Чешется, и какое-то уплотнение — шрам? Да, шрам, от древлянского меча. Этот рубцевавшийся шрам на правой щеке теперь, по-видимому, останется на всю жизнь. Но там был не только рубец. Не только. Происхождение, наверное, уродливого шрама мальчик помнил. Непонятным и тревожным было другое…

Авось, нащупывая рукой уплотнение, подошёл к воде. Наклонился и вгляделся в своё отражение. Ошибки не было. Плетёный, сверкающий на солнце браслет — не единственное его украшение. Шрам был словно схвачен металлической (или золотой!) нитью, точно такой же, из которой сплетался браслет. И нить эта оказалась завязана узелком. Прямо в кожу щеки Авося был вдет золотой узелок, как будто кто-то решил пометить его драгоценным уродством. Мальчик, глядя в воду, потрогал узелок. И тогда плотная тень в его голове развеялась, на миг вспыхнув яркой картинкой. Возможно, она была жуткой, возможно — манящей, чарующей, но всё равно пугала.

— Что же это?! — не отрывая взгляда от своего отражения, прошептал Авось.

На речном волоке — гридни князя — дураки платят всегда! — островное капище — сроки близятся — о луне и тёмной ворожбе — что-то изменилось

1

На речном волоке было шумно. Какой только народец не стекался сюда, перетаскивая свои корабли из одной реки в другую на великом пути из варяг в греки. Не только купцы, не только ратники и посольства и не только странствующие богомольцы — каких только бродяг и искателей приключений не притягивал сюда зов дальних дорог.

Приходили варяги из земель, укутанных северными ветрами, и уходили путями столь же неведомыми, как и помыслы их древних богов; одни шли в поисках доблести и славы, другие — за добычей, что получают грабежом и убийством, третьи — строить новые царства за краем земли. Приходили греки из города, прекрасного, как сон, везли вина, роскошные безделицы, мудрёные механизмы и поволоку — легчайшие ткани. Заносило сюда людей с Запада, те везли медь, железо и клинки для мечей с клеймами германских городов. Шли люди с Востока, из полуденных стран, торговали шелками, специями, серебром и дамасской сталью, и торговали историями невероятными и пряными, как их специи. Шли славянские купцы из земель киевских, из земель северных, из краёв озёрных и лесных, везли мёд, воск, пушнину — белку, соболя, куницу и горностая, везли мечи в ножнах с Востока и с Запада. И весь этот торговый люд, что мог внезапно превратиться в люд военный, вёз живой товар — рабов, проданных за долги, наловленных по обширным землям, пленённых из тех, кто не сумел погибнуть в бою.

И все они шли. Кто к варягам, за северные ветра, или на Запад, по холодным морям к франкам и бриттам. Кто к грекам в земли, щедро залитые солнцем, на которых ещё помнили бога, превращающего виноградную лозу в вино. Кто на восток к Хазарскому или Каспийскому морю в гостеприимный и справедливый Итиль, где сходились торговые пути со всех сторон света и откуда по воде можно было добраться до персов или посуху караваном в Хорезм, а оттуда — ещё дальше, через пустыни и горы, в сказочную шёлковую империю, лежащую в середине Мира.

2

Авось оторвался от воды, в которой, как в зеркале, разглядывал своё лицо. У него слегка защемило сердце — вот скитальческая жизнь и привела его к тому месту, где когда-то был его дом.

Десять лет уж минуло, как остыли последние угольки на пепелище деревни рода Куницы. Теперь Авось вырос, и все раны той поры давно зарубцевались. На память легла завеса тени, надёжно спрятав от взрослеющего мальчика множество вопросов, что терзали его вначале. Потому что задавать их было некому. Ещё ребёнком Авось сообразил скрывать от окружающих своё неожиданное богатство: браслет на предплечье он прятал за перевязью раны или под длинным рукавом, а шрам с узелком замазывал сажей и уголёк постоянно носил с собой. Но посторонних не удивляло такое поведение, словно они и не замечали в нём ничего странного. И узелок, и браслет Авось давно уже считал своими оберегами. А потом он вырос, и необходимость скрывать украшения отпала.