Пир - Мюриэл Спарк

Дэн никогда не знал, о чем говорить с матерью; он был в растрепанных чувствах. Проняло его на материнских похоронах только при виде гроба, при виде темного гроба, этого ящика. Ну а теперь его потрясало, как дочери разграбляют ее добро, — родные дочери, и одна прямо исключительно преданная.

— Неужели мы так и будем молчать? — сказала Маргарет. — Хорошо бы напомнить им о твоих правах.

— Да, хорошо бы. Но именно сейчас это выглядело бы плохо. У нас связаны руки.

Был конец октября. «Оказывалось ли давление?» Магнус Мерчи: «Маму не вернешь» — гласили заголовки. Одна газета более приличного пошиба в редакционной статье указывала, что дни охоты на ведьм миновали. Травля семейства Мерчи никому не нужна. Ясно, что сын ее Дэн, заинтересованная сторона, непричастен к убийству. Столь же очевидно, что перемена завещания была более чем естественна в связи с болезнью несчастной миссис Мерчи: завещание не менялось уже пятьдесят лет. И что могло быть логичней, чем оставить состояние сыну, пребывающему в здравом рассудке? Что до трех дочерей покойной, предварительно решивших завещание оспорить, то те отозвали свой иск. Дело улажено по обоюдному согласию. И людям разумным, конечно, не следует долее докучать Мерчи в постигшем их горе.

Шум улегся к концу года. У Дэна разболелись глаза, чуть не по целым дням он ходил в темных очках, и это в шотландскую зиму. Грета заплатила долги по скачкам; выкупила брошь из залога и послала по чеку Флоре и Юнис, сетуя на их теток, которые, оспаривая завещание бабушки, их «буквально ограбили». «Подумать только, как много мы могли бы достичь всей семьей, не будь ваши тетки такими алчными. Маргарет изумительна. Не желает ни единого пенни тронуть из бабушкиного наследства. Говорит, ей так легче».

Шум улегся, и два года спустя, когда Харли Рид и Крис Донован затеяли свой званый ужин и друзья их судачили о новобрачных — Уильяме Дамьене и Маргарет Мерчи, имя Мерчи лишь немногим туманно напоминало что-то когда-то мелькавшее в газетных столбцах. Мерчи, да, нечто в таком духе. Скандал какой-то, но, возможно, между прочим, там были просто однофамильцы.

— Чего я ну никак не могу, — сказала Маргарет отцу, — так это наживаться на смерти бабушки.

Дэн глянул на дочь сквозь темные очки, как кролик глянул бы на горностая: смятение, тоска, страх. Если бы она зарилась на деньги бабушки, теперь его деньги, это бы хоть можно было понять. Но вот прекрасная Маргарет — пожалуйста, очищалась от любого упрека. И в чем ее упрекать? Дэн чуял, нет, не умом понимал, это у него сидело в печенке, что она подослала ту сумасшедшую к своей бабушке.

— Я ни единого пенни не трону, — сказала Маргарет. Дэн обомлел. Он понял: дочка не шутит.

Снова Магнус явился в Сент-Эндрюс в своем попугайском наряде.

— Пошли пройдемся, — сказал Дэн; такое у них не водилось, Дэну не хотелось, чтоб его увидели вместе с расфуфыренным братом. Кому захочется? Только одной Маргарет. Той все равно, что нацепляет на себя дядя Магнус.

Они владели полоской леса, узкой, но длинной. Грета в окно смотрела, как они бродят среди деревьев. И Магнус вспыхивает синим, красным. Она думала: пора бы Дэну, когда финансы, слава богу, в порядке, отставить Магнуса от этой роли гуру и путеводителя. Со стороны Дэна тут просто слабость, безумие. Нет, вообще они психически неустойчивая семья, эти Мерчи.

Но Дэн, бродя с братом по сырости возле пруда, обсуждал с ним не что иное, как Маргарет.

— Ты считаешь ее способной убить маму?

— Я считаю ее способной на все! — взревел Магнус. — Очень способная девочка, полная сил и талантов.

— Но убийство? Подстроить убийство? Подослать кого-то еще?

— А-а, это уж точно, смею сказать.

— Магнус, я ничего абсолютно не понимаю. Это кошмар. Теперь она отказывается брать у нас деньги. Не хочет прикасаться к бабушкиным деньгам, ни к единому пенни.

— Конечно, она же девушка с высокими принципами. Я ничего другого и не ожидал.

— Иной раз я думаю, Магнус, верно ли ты нам советуешь.

— А кто у вас есть еще? — громыхнул Магнус. — Паршивенькие адвокаты, занюханные банкиры из Лондона. Разве это нужно шотландцу!

— Магнус, пожалуйста, не кричи. Говори потише.

Магнус понизил голос.

— Кто есть у тебя, — сказал он, — кроме меня? По недугу моему, по моим скорбям дан мне дар предвидения и пророчества. Мой божественный недуг — единственный ваш водитель. Помнишь балладу:

Иду к воде сырой тропой,

И ворог мой со мной,

И ворог мой со мной.

— Наверно, — сказал Дэн, — ты не способен быть другом. Может, на самом деле ты злейший наш враг. Может, так оно и есть.

— Вне всякого сомнения, — сказал Магнус. — Семья — дело темное.

— Я вот все думаю, — сказал Дэн, — а вдруг Маргарет сумасшедшая?

— Нет, вероятно. Ну, может, унаследовала от меня кой-какую безуминку. А не пора ли нам выпить?

— Да, и потом я сразу же тебя отвезу обратно.

Возможно, не было во всем Лондоне ничего симпатичней, чем прелестная любовь Харли Рида и Крис Донован. Оба считали, что брак для них только все бы испортил, и, конечно, не ошибались. Харли был и отдаленно не так богат, как Крис. Будь он мужем, он бы комплексовал, ощущая себя младшим партнером, а так вопрос — больше, меньше — вообще отпадал. Крис, со своей стороны, чувствовала себя моложе при таком положении дел, замужем она уже побывала и привыкла всегда иметь рядом мужчину, с которым можно поговорить, разделить компанию, но теперь она была вдова, богатая притом, и ей нравилась роль холостячки, благо под боком был Харли. С ним она никогда не скучала. Он здорово от нее зависел, она материально его поддерживала в карьере; он, между прочим, был не великий художник, как-то он чересчур был мыслитель, чтобы стать полнокровным, истинным живописцем, хоть и не то чтоб он был великий мыслитель, — скорее, интересный человек, не лишенный таланта. Связь его с Крис длилась семнадцать лет, и все у них шло как по маслу ко времени задуманного званого ужина, продолжавшего ряд званых ужинов, какие они задумывали и давали.

— А помнишь, — сказал Харли, — тот ужин, какой был у нас... пятнадцать, что ли, лет назад, да?.. Когда та девица, откушав, встала и, воздев руку к небу, призвала на нас благословение Божие? Потрясающее представление.

— И был же чилийский посол, — сказала Крис. — Ты-то не видел его лица, а я видела.

— Видел я его лицо, видел. Но как же ее звали?.. — задумался Харли.

— Беатрис... Беатрис... Уэйдемакер. Нет, Рейдемакер. Да, дочка того Рейдемакера, помнишь?

— Угу. И дело ж было в семидесятых, в середине семидесятых, в моду вдруг опять вошло боговдохновение. Встала и говорит: «А теперь, я считаю, пора помолиться Господу, дабы он всех нас по очереди благословил». И давай всех нас выкликать поименно, помнишь?