Дикий Талант - Виталий Обедин

В портальной Стрелке осталось два окна из двадцати восьми.

В одном из них был залитый солнцем Ур, Блистательный и Проклятый, — город колдунов и некромантов, город, в котором Древняя кровь чувствовала себя как дома.

В другом окне был виден морской берег в неведомой стране… И самый ошеломительный рассвет в моей жизни.

— Ч-что сслу-ч-чилось? — спросил граф.

«Вот оно», — подумал Уто. Неприятно засосало под ложечкой. Шкипер взял стул, поставил рядом с кроватью. Сел, перевел дыхание и — начал рассказывать. Граф слушал. Губы у него дрожали. Тассел, кажется, этого даже не замечал.

Шкипер закончил рассказ. Посмотрел на графа. Тот молчал. Затем поднял руку и коснулся повязки. Принялся ее разматывать.

— В-вон! — сказал Тассел, не глядя на шкипера.

Уто встал и подумал: «Тассел, ты такой же ублюдок, как все аристократы… но, в отличие от остальных, ты имеешь на это право».

Рассвет на морском берегу в неведомой стране. Рассвет, словно нарисованный на дощечке вишневого дерева и покрытый лаком… Волны набегали на берег и откатывались назад, слизывая песок — расслабленно, в томительной истоме. «Не очень ш-ш-ш и хотелось, — говорили они, — В другой ш-ш-ш раз». Море в свете зари казалось черным и густым, как сантагское вино.

У самой кромки прибоя, на возвышенности, торчало сухое дерево, похожее на рыболовный крючок.

— Пошли, мальчик, — сказал дядя. — Потом насмотришься.

— Чертог тысячи голосов, — сказал Маран, понизив голос. Но все равно казалось, что кто-то повторяет сказанное — только громким шепотом. В темных углах затаились тени и — дразнятся:

Тысячи, тысячи, тысячи, тысячи…

Голосов, голосов, сов, сов, голо, сов, совголосов…

Повторяли мужские и женские голоса. Голоса детей. Старчески дребезжащие. С иноземным акцентом. Шепелявые. С присвистом. С чудовищным шипением, словно гортань, породившая эти звуки, не была человеческой. С рычанием. С яростью. С болью. С ненавистью. Голоса, в которых звучала смертная тоска умирающего…

…С-О-О-ОВ!

Добавился еще один голос. Был он настолько низок и раскатист, что, казалось, от него вибрируют кости. Звук идет из земли. Входит через пятки, темной широкой волной поднимается от ног к голове. Накрывает. И — странное дело — я почувствовал себя лучше. Расщелина в затылке не стала меньше — но словно отдалилась, накрытая приливом.

Я судорожно вздохнул.

— Почему мы ненавидим Слотеров? — спросил Маран.

…слотеров, слотеров, слоте…

— Потому что они разрушили Камень-Сердце, — ответил я уверенно. Не так уж давно я это повторял.

— Правильно. Но… не совсем так. Чей голос, как думаешь, ты слышал?

Низкий и такой раскатистый, что, кажется, вибрируют кости…

— Это был голос Джотты.

— Но Джотта умер! — Я еще не понимал. Маран усмехнулся:

— А остальные голоса, по-твоему, принадлежат живым?… Да, мальчик, да. В этом Чертоге эхо отвечает голосами мертвых. Поэтому его еще называют Чертогом тысячи ответов.

…ответов, ответов, отве… ответов… …ВЕТ-О-ОВ!

— Джотта — Камень-Сердце — сосредоточие силы нашего клана, — продолжал Маран. — Всего нашего опыта. Когда-то Джотта был простым охранным камнем. Шли столе тия, он собирал голоса и воспоминания — и превратился в самостоятельную личность… А потом Джотта умер. Взорвался. Как взорвались и умерли Камни Морганов и Треверсов. Слотеры что-то сделали — я не знаю что. Но это уничтожило Камни. Мы, оставшиеся в живых, собрали осколки Джотты вместе. Так возник Чертог тысячи голосов.

— Но при чем тут я?

…ты, ты, ты, тытыты, ты… ТЫ-Ы!

— В каждом из нас живет Талант, — сказал Маран, — Первородная связь Древней крови с хаосом. И наступает момент, когда Талант начинает прорезаться. Это больно, тяжело и опасно. У тебя болит голова, мальчик? Перед глазами все плывет?

Когда был жив Джотта, Талант проявлялся в детях с самого рождения… По чуть-чуть. По капельке хаос просачивался в ребенка — и овладение Талантом шло легко и естественно. Я родился с Талантом, мальчик. Все Слотеры до сих пор рождаются с Талантом. Кэр-Кадазанг, их Камень-Сердце, помогает в этом…

А нам помогает мертвый Джотта — когда пуповина, тянущаяся к хаосу, разбухает и ноет, как больной зуб. То есть мы все делаем сами.

Потом вам, молодому поколению, придется долго учиться, чтобы ваши Таланты развились в полную силу…

— Может, пойдем дальше? — спросил я с надеждой.

— Мы уже пришли, мальчик.

Я съежился. Маран смотрел на меня в упор. В зеленоватом свете его лицо казалось зловещим.

— Когда ты выйдешь отсюда — ты будешь что-то значить на весах клана, — сказал Маран. — Или не будешь… Или вообще не выйдешь — существует и такая возможность… Давай, мальчик! Твой брат недавно обрел Талант. Теперь твоя очередь.

Гэвин. Скучный серьезный Гэвин, который не играет больше в оживление игрушек?

И я никогда больше не увижу Короля-Дурмана? Буду смотреть на зеленого человечка — и мне будет все равно: побьет он или нет Повелителя Ужасов, которого сделал Фер?

Это и значит — обрести Талант? Не хочу.

— Не хочу, — сказал я шепотом.

…хочу, хочу, не хочу, надо, надо, мальчик ришье, мальчик, надо…

Я ждал темной широкой волны, которая собьет меня с ног — но Джотта молчал. Расколотое и уничтоженное, но все еще живое, сердце клана отказывалось отвечать.

Я ждал.

Маран молчал.

И тогда я набрал в грудь воздуха и закричал:

— Не нужен мне этот проклятый талант! НЕ НУЖЕН!

По катакомбам прокатилось эхо. Сотни голосов ответили мне:

Нужен, нужен, ну ну ну… жен, жен…

А Маран смотрел на меня, и было в его глазах… сожаление? насмешка?

Понимание.

Паук

— Рино, посмотри! Какой ужас! Он весь в змеях! — Женский голос спицей вонзился в уши.

— Это ритуальные рисунки южных варваров, — пояснил другой голос, мужской и низкий. — Они делаются особой краской на коже, и стереть их никак невозможно. Никак! И потом, дорогая, это не змеи. Больше похоже на паутину.

Я с трудом разлепил один глаз (другой заплыл слишком сильно) и посмотрел на говоривших.

Это была благообразная парочка: суховатая девица и держащий ее под руку усач со шпагой. Женщина — наверняка дочь какого-нибудь провинциального дворянина, который уже отчаялся выдать «деточку» замуж. Оно и понятно, при ее внешности — одна надежда на приданое. Судя же по тому, как женщина одета, о богатом приданом можно забыть.