Записки остраннённого - Я. Нелитов

Мне злость и ненависть навлечь,

Чтоб бранью на́звали коварной

Мою пророческую речь?

……………………………………………………………………

Такой тяжелою ценою

Я вашей славы не куплю.

И тем не менее…

«…Но можно рукопись продать…

Условимся».

Да, Михаил Юрьевич?

***

«Довольно людей кормили сластями… нужны горькие лекарства».

Нужны! И как, помогают они? Нет, конечно. Да доктор, собственно, и не думал «сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека».

Автору – весело… А человек из «современного» сделался героем на все времена.

Бывает. Если веселится – Мастер.

3. Как Михаил Булгаков пытался спасти Понтия Пилата

О чем? О чем? О ком?

Вот теперь?

Мастер и Маргарита

Если я не пойду, утешитель

не придет к вам, а если пойду,

то пошлю его к вам, и он, придя,

обличит мир о грехе и о правде

и о суде.

Евангелие от Иоанна,

16, 7 – 8

Безбожный двадцатый век – видимо, по закону компенсации – ознаменовался всплеском талантливых фантазий на тему Нового Завета.

Апокрифы от Леонида Андреева, от Хорхе Луиса Борхеса, от Аркадия и Бориса Стругацких… И самый яркий из апокрифов – от Михаила Булгакова: роман его Мастера ожестоком пятом прокураторе Иудеи всаднике Понтии Пилате.

Ни одна из названных книг не претендовала на сюжетное соответствие каноническим Евангелиям. Но лишь Булгаков ушел от канонов настолько далеко, что можно говорить о качественных различиях.

Отвлечемся от того, какой спектр реакций вызвали эти различия в самых разных кругах читателей, почитателей и критиков. Попробуем назвать различия ключевые. По зрелом размышлении большинство читателей на первое место ставит вот что: в апокрифе от Булгакова отсутствует тема предателя. Ибо предать может лишь друг или ученик. А у Булгакова Иуда из Кириафа не ученик Иешуа, а профессиональный провокатор, персонаж сугубо внешний. Конечно, и в такой «роли» хорошего мало, но все же…

Зачем писателю понадобилась такая принципиальная ломка сюжета: отказ от главного антагониста Иешуа? Ведь даже сведение числа апостолов к одному-единственному Левию Матвею – отличие не качественное: ученики у Иешуа все же есть. Ну, не двенадцать, а один, но есть. А вот предателя – нет.

Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним, что самым страшным пороком Иешуа Га-Ноцри называется трусость, а вовсе не «общепринятое» со времен Каина – то, за что попадают в самый страшный, девятый круг ада. Как мы помним, и сам Пилат такую «градацию» грехов принимает.

Это раз. Второе. Из всех действующих лиц Евангелий Булгаков оставляет на сцене, по сути, только двоих. Тем самым вся тяжесть греха падает на Пилата. А с ней – и тяжесть искупления. Остальной мир уходит на задний план (а в мизансцене с лунной дорогой – вовсе за кулисы).

Обострило ли это конфликт в романе? Еще как! И право выбора, и ответственность – все сфокусировалось в точку: нет ни разбежавшихся в страхе или трижды отрекшихся сподвижников, ни толпы иудеев, принимающих на себя и на детей своих кровь мессии, ни мерзкого Ирода Антипы. Двое. Очень по-булгаковски.

Однако – о главном. Что есть грех? Неужели самый страшный из человеческих пороков – трусость? Нет, конечно. В основах все осталось незыблемым: главный грех – предательство. Точнее – единственный. И Понтий Пилат не просто трус, он именно предатель. Просто он, в отличие от евангельского Иуды, предал не Учителя, а себя. Впрочем, это же можно отнести к любому из «общепринятых» грехов – отсюда и утверждение, что грех – всего один. Во всяком случае, в христианском ви́дении мира. И Пилат это прекрасно понял – просто чуть-чуть поздно. Он ведь уже знал. А потому – всё, оправдания нет. «Если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха, но так как вы говорите, что видите, грех остается на вас». (Ин, 9, 41).

Может быть, сводить все, так сказать, многообразие грехов к одному-единственному – это чересчур? Решать предоставляем читателю. Однако стоит вспомнить: Давид свел 613 заповедей Закона к 11, Исайя – к 6, Михей – к 3, а Аввакум – к одной. (Маккот (24)).

***

Если принять тезис о том, что, греша, человек предает самого себя, то легко понять пафос Мартина Лютера. Купить или как-то иначе получить отпущение извне… Раз перерезать ниточку может лишь тот, кто подвесил, то и простить может лишь тот, кто наказал. (В нашем случае, право крикнуть: «Свободен!» принадлежит тому, кто «все угадал». То есть создал.) Недаром в евангелии от Мастера струсивший наказан тоской бессмертия – вечного покаяния в одиночестве. Без права быть с ним. Не мигрень свою лечить, а быть.

***

Поняли ли читатели Булгакова этот посыл Мастера? Вопрос непростой. Судьба романа «Мастер и Маргарита» почти столь же драматична, как судьба романа «Понтий Пилат». Когда роман Булгакова наконец стал доступен массовому читателю, эйфория от возможности приобщиться к такой литературе оказалась огромной. Нам тогда было не до критического осмысления: мы не столько читали Лотмана, сколько перечитывали и восторженно обсуждали Булгакова. («Слова – это недомыслие, и, видимо, самого худшего свойства». Х.-Л.Борхес) Иерусалимские главы в каком-то смысле слишком хороши: текст завораживает своим волшебным ритмом, уводит от реальности. Мало кто захотел оторваться от этой чистой радости и начать что-то раскладывать по полочкам.

Но – давайте всё же попробуем. Ведь время первого потрясения давно миновало. Да и положение обязывает. Начнем не с Булгакова. Начнем с первоосновы.

***

Только ли Иуда в каноническом сюжете отступился от своего Учителя? Увы, увы, увы. Далеко не он один. Конечно, настолько прямо это сделал только он, но…

«О, род неверный и развращенный! Доколе буду с вами?» (Мф, 17, 17) «Вот наступает час, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного» (Ин, 16, 12) Это – почти произвольно выбранные две цитаты среди многих подобных во всех четырех канонических Евангелиях. Да и в апокрифах их никак не меньше. «Те, кто рядом со Мной, Меня не поняли» (апокрифические «Деяния Петра», гл. Х).

Тема непонимания, неприятия и – порой – отступничества делает евангельские повествования куда более правдоподобными, чем если бы в них рассказывалось о сплошной несокрушимой верности.

И снова – увы. Всё это отступничество, как бы размазанное по текстам Евангелий – где совсем малое, «семейное», а где и очень значимое («Душу свою за меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от