Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену - Андреа Ди Микеле

Собственно ирредентизм — это категория, применимая только к тем, кто надеялся и планировал отделение итальянских земель от империи и, следовательно, смену суверенитета с Австрии на Италию, что в конечном итоге позволило бы завершить Рисорджименто. Это движение зародилось сначала в Италии, а не на землях, подчиняющихся Австрии, и питалось, как желанием приветствовать в лоне нации «неосвобожденные земли», «ирреденту» — определение, придуманное в 1877 г. неаполитанцем Ренато Маттео Имбриани[71], — так и резкой критикой в адрес национального правящего класса из-за отсутствия интереса к этим регионам, оставленным австрийским узурпаторам из-за слабости и по политическим расчетам. Дата рождения ирредентизма совпадает с переломным моментом 1866 г., когда приобретение Венето оставило вопрос о зарубежных территориях, населенных итальянцами, открытым и нерешенным: их получение могло произойти только после дипломатических соглашений или новой войны в Европе, которую предвещали некоторые. Уже в этих первых ирредентистских ассоциациях активными были также и жители Тренто, и Джулии, с более многочисленным и ярким присутствием последних. Но это было с самого начала движением, где участвовало не так уж много активистов, как внутри, так и за пределами границ Итальянского королевства.

Постепенно «освобождение» всех итальянцев от «австрийского ига» стало темой национальных публичных дебатов, периодически возбуждаемых силами, которые ссылались на процесс Рисорджименто, и которые во имя завершения национального объединения проповедовали продолжение борьбы с «наследственным врагом»[72]. Для Джузеппе Мадзини[73], среди прочих, новая война с Австрией казалась неизбежной. В его планах это являлось широкой освободительной войной — она должна была заинтересовать все народы, подчиняющиеся империи, окончательный роспуск которой всё предвещало. Только исчезновение габсбургской монархии гарантировало бы торжество прав угнетенных национальностей. Это не мешало Мадзини взывать к завоеванию территорий с населением, говорящим на других языках, которые, по его мнению, должны были принадлежать Италии по географическим, экономическим причинам, а также ради вящей военной обороны. Истрию следовало понимать как «Италийские врата на Адриатике», так же, как и Южный Тироль — в северных Альпах. Здесь, по словам Мадзини, даже природа, климат и посевы говорили по-итальянски, а жители «тевтонского племени» казались «не сплоченными и легко подвергающимися итальянизации»[74]. Тема «освобождения» итальянцев в Австрии поднималась с агрессивным напором и антиавстрийским духом решительного ирредентистского меньшинства, но этот вопрос в итоге стал близким также и для умеренного большинства, проникнутого духом Рисорджименто. Национальное объединение было достигнуто путем борьбы с Австрией, и для большинства итальянцев Вена продолжала представлять собою национального врага, так же как освобождение последних очагов итальянской нации представляло собой моральный долг, который рано или поздно должен был бы быть выполнен[75].

Призыв не забывать итальянцев, проживающих за границей, питало также опасение, что против них предпринималась преднамеренная политика денационализации. Рождение королевства Италии и последующая передача ему Венето заставили Вену занять обеспокоенную и воинственную позицию по отношению к притязаниям италоязычных активистов. Всем было очевидно, что существование итальянского национального государства вблизи границ сыграет свою роль в привлечении к нему италоязычных общин, и это могло бы вновь привести южные края империи к кризису. По этой причине, в ноябре 1866 г., по горячим следам проигранной войны, совет министров Австрии обсудил «меры против итальянского компонента в ряде регионах Империи» лично с императором, приказавшим «стремиться к германизации или славянизации, в зависимости от обстоятельств, областей, о которых идет речь, со всей энергией и без всякого пиетета»[76]. Однако в свете конкретной политики, проводимой в Трентино, Приморье и Далмации, намерения Франца-Иосифа следует рассматривать скорее как эмоциональную реакцию на потерю Венето, а не как последовательный проект интервенции. В следующем году конституционный закон о правах граждан также гарантировал итальянцам полное уважение их прерогатив в плане языка и образования, так что угрозы, выдвинутые в совете министров, не были реализованы ни в действиях, ни в положениях закона[77].

Несмотря на широко распространенную предрасположенность к антиавстрийским настроениям, немалая часть правящего класса Италии, однако, считала более плодотворным обозначить проблему неосвобождённых земель на дипломатическом уровне, полагая, что она может получить будущую территориальную компенсацию в обмен на расширение сферы австро-венгерского влияния на Балканах. Для других было просто более полезным и разумным развивать дружбу с Австрией, чем продолжать провозглашать зажигательные ирредентистские цели. По словам Сиднея Соннино, будущего министра иностранных дел во время мирового конфликта, Трентино, безусловно, был итальянской территорией, но носителем для Италии «слишком малых интересов по сравнению с теми, что представлены нашей искренней дружбой с Австрией», в то время как притязания Триеста, смешанного города, представляло собой «натяжку принципа национальности»[78]. Также на основании этих соображений возникло соглашение Тройственного союза в 1882 г., которое в последующие годы, особенно при правительствах Франческо Криспи, привело к ослаблению ирредентистской страсти у итальянских политиков[79].