Судьба императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки - Сергей Мельгунов

Надо отметить, что утверждение большевистского летописца Шляпникова, что будто бы «вопрос об аресте Николая с семьей обсуждался неоднократно до 3 марта», т.е. до отречения, что только пребывание царя на фронте «ставило Исп. Ком. в полную невозможность предпринять шаги к аресту», и что к аресту царя «стали готовиться с того момента, когда получены были известия о прибытии Николая на ст. Дно и Псков», относится целиком к области мемуарного воображения[4].

Возможно, что в Выборгском районе, где с самого начала были сильны большевистские тенденции и высказывались уже 28 февраля пожелания отдельными лицами о предании царской семьи «суду революционного народа», но это не могло быть лозунгом для рабочей среды, а тем более в Исп. Ком., ибо это было бы слишком несуразно и наивно в тот момент, когда в революционной столице распространилось известие, что царь в Ставке подготавливает движение войск на подавление мятежного Петрограда. Внешне настроение большевиков, членов Исп. Ком., было совсем иное. Конечно, не отказ думцев в ночь соглашения с представителями Совета включить в договор пункт о непредрешении формы правления побудил Исполн. Ком. принять постановление об аресте, как то утверждает член «военной комиссии» Мстиславский. Этот отказ не нарушил соглашения[5], не нарушила его непосредственно в преждевременная речь Милюкова 2 марта, по существу очень далекая от простой агитации в пользу монархии, так как она пыталась поставить союзников перед фактом продолжения после революционного переворота монархического строя (с не имеющей значения оговоркой – до Учред. собрания). Нарушил равновесие тот отклик, который дало население столицы. Позиция Исполн. Комитета окрепла. Настойчивость «фактического главы» нового правительства действительно обеспокоила советских деятелей, и тогда, когда произошло без осложнений отречение, когда отодвинулась надвигавшаяся гроза, явилась мысль изолировать мыслимых конкурентов и пресечь в корне возможность реставрационных попыток. Только так, на мой взгляд, можно объяснить постановление Исп. Ком. 3 марта. Деятели революции из левого крыла общественности не ощущали моральной ответственности перед носителем прежней власти, ибо не принимали непосредственного участия в переговорах об отречении. Для них император был низложен и, если он представлял опасность, его надлежало изолировать. Руководило чувство целесообразности, а не политической чести. Большой скрупулезности в этом отношении они не проявили, так как только формально можно было говорить, что на них не лежала ответственность, которую устанавливал добровольный отказ от власти Императора[6]. Но справедливость – не символ революции. Находя опору в настроении толпы, они прямолинейно ставили вопрос перед новым правительством.

Прошло два дня. Положение как будто бы не изменилось. Впоследствии скажут, что Исп. Комитет вынужден был действовать исключительно под давлением рабочих, которые настойчиво требовали ареста Николая I. Обер-гофмейстерина Нарышкина, не соприкасавшаяся и по своему возрасту и по своему положению с массами, занесла в дневник 5 марта: «Опасна кровожадная чернь, – отречение ее не удовлетворило, жаждет цареубийства». Наблюдение это – в большой степени книжный анализ, нежели отзвук реальной современности, – автор дневника не чужд был истории и рассказывал Императору эпизоды из революции 48-го года.

Мотив подхватили современники и мемуаристы, даже вышедшие из иной среды, чем та, к которой принадлежала Нарышкина, между тем довольно трудно подтвердить его достаточным числом фактических иллюстраций. С большим правом можно сказать, что инициатива ареста отрекшегося Государя исходила из руководящих кругов революции – не столько из чувства исторического или революционного возмездия, сколько по соображениям тактическим. Достаточно характерно, что в специальных изданиях, посвященных описанию настроения рабочих в первые мартовские дни, большевистские архивариусы могли собрать весьма незначительное количество материала, которым можно было бы подтвердить крайнее волнение, которое будто бы наблюдалось в рабочей среде в связи с фактом пребывания Царя на свободе. К таким изданиям принадлежит собрание документов о «Рабочем движении в 1917 г.», которое вышло в 26 м году в серии «Архив Октябрьской Революции». Здесь, между прочим, напечатаны резолюции принятия на рабочих собраниях по поводу постановления Совета 5 марта о необходимости прекратить забастовку и возобновить работу. В некоторых резолюциях, протестовавших против ликвидации стачки с «оборонческой» точки зрения, ввиду того, что «революционная волна еще не захватила всей России», что «старая власть еще не рухнула» и «победы над врагом еще нет», встречается пункт с требованием устранения «Дома Романовых»[7] для предупреждения всякой попытки к контрреволюции. Отличительной чертой этих немногочисленных резолюций (их приведено всего 4) является их однотипность, – даже в терминологии: «борьба с царем еще не закончилась», «глава с целой ратью (вар. – „шайкой“) еще не изолированы», «даже жертвы борьбы (вар. – „революции“) еще не похоронены», «считаем, что постановление (возобновления работ) преждевременно, но не желая вносить дезорганизации в ряды демократии» и т.д. Резолюция рабочих «Динамо» выражалась более сильно: «Дом вампиров Романовых», «Кровожадный Николай, отрекшийся, но еще находящийся на свободе», «Мы не гарантированы, что этот вампир не сделает попытки снова появиться на арене нашей жизни». Нет сомнения, что все эти резолюции по образцу, заранее заготовленному, вышли из большевистского источника, притом из «левой» группы данной фракции. Резолюция рабочих «Динамо» возмущается тем, что Совет вместо того, чтобы обратиться к народу Германии с призывом «прекращения бойни», призывает «приготовлять снаряды» – «понятно, почему мы с ним не пойдем рука об руку».

Указанные резолюции завершаются коллективным заявлением в Исп. Комитет, помеченным 7 марта и подписанным несколькими десятками членов Совета, с требованием, чтобы «Времен. Правительство безотлагательно приняло самые решительные меры к сосредоточению всех членов Дома Романовых в одном определенном пункте под надлежащей охраной народной революционной армии». Мотивом этого «сосредоточения» (термин «ареста» не употреблен) выставляется «крайнее возмущение и тревога в широких массах рабочих и солдат, (ни одной солдатской резолюции за этот день не отмечено) тем, что «низложенный с престола Николай II Кровавый, уличенный в измене России, жена его, сын его Алексей, мать его Мария Федоровна, а также все прочие члены Дома Романовых находятся до сих пор на полной свободе и разъезжают по России и даже на театр военных действий, что является совершенно недопустимым и крайне опасным для восстановления прежнего режима и спокойствия в стране и в армии и для успешного хода защиты России от внешнего врага».