Грузовой лифт - Клод Марга

В этой путанице коридоров под конец заблудилась бы даже крыса. После нескольких часов, проведенных под землей, темнота становится тяжкой, невыносимой. Проблеск неуверенности – и уже тревога, удушье. Конечно, можно пользоваться фонариком, но батарейки обеспечивают лишь краткую автономию. Лучше привыкнуть к гнетущей тишине, размышлять и ждать. Нет, Ламбер не придет к вам на выручку – даже не подумает, но светлая звезда ведет вас и вытаскивает из передряги, в которую вы по наивности угодили.

Пока вы ползете по трубе, рискующей в любую минуту стать вашей гробницей, вас одолевают глубокие воспоминания о смутном свете, максимально обостряя вашу память. Охваченные внезапным волнением, вы чувствуете, как надуваетесь, словно воздушный шар, готовый оторваться от земли. Проведенные вами наблюдения слипаются и пронизывают вас, будто самостоятельные фразы, нашептываемые рассеянными голосами. Тогда вам может показаться, что отдельный реестр начинает листать свои страницы под сводом вашего сердца и передает вашей натянутой коже, по которой пробегает озноб, звуковой перевод образов, колеблемых вихрем его скачков. В пространстве, которое вы ощущаете совсем рядом, хоть оно и дышит в самых дальних трубах, ваше тело как бы распадается на рассказы. И когда вам наконец удастся отыскать дорогу на чердак, из люка появится совсем другой человек – вы это знаете.

Как только вас пронизало подобное ощущение, вы можете оценить опасность, которая вас подстерегает.

Редакторов, сменивших здесь друг друга, было намного больше одиннадцати, чьи имена значатся в начале реестров. Те, кого мы не знаем, представляют едва осязаемую границу двух миров, умело поддерживаемое напряжение, очаг сопротивления меж двумя забвениями.

От безвестных тружеников, ничего после себя не оставивших, тех, чьи старания питали труды самых стойких, сегодня сохранились лишь жалкие кучки минеральных остатков, разбросанные там и тут за поворотом трубы, – пыльные холмики, которые вам следует огибать ползком. И чем глубже опускаешься под землю, тем больше их находишь. Подобного свидетельства, вероятно, достаточно для объяснения того, что многие редакторы не желают спускаться ниже среднего уровня, отказываясь от элементов наблюдения, которые позволили бы им завершить свой реестр.

В одной из записей, которую Ламбер посвящает исследованию этого надира, указано количество пищи, необходимое ему самому, когда он три дня и три ночи остается в сетях, ни разу оттуда не выходя. Ему хватает нескольких крутых яиц, шести селедок и наполовину заполненной дорожной фляги в рюкзаке:

Во время этих экспедиций я не сплю. Что же касается естественных потребностей, можно без труда удовлетворить их в трещинах, образуемых разрушенным рельефом труб. Я бодрствую, слушаю и делаю заметки. Объектив – это своеобразный эликсир, одна капля которого способна утолить вашу жажду. Если вы провели в потемках целый день, даже не пытаясь включить свой фонарик, то чувствуете, как под вашими легкими копошатся сети. Тогда вам кажется, будто вас ведет спрут и каждое его щупальце разветвляется на тысячи чувствительных нервов. Эти гибкие стебельки способны направить в вашу сторону любую дрожь, любое завихрение атмосферы, самую разреженную вибрацию. Как только вы отождествляетесь с этим существом, то улавливаете все, что затевается, и начинаете по-настоящему ползать. Вы находитесь, так сказать, в средоточии дыхательного процесса, но его конденсат состоит не из водяного пара, а из крошечных глазчатых алмазов. С осознанием, предшествующим каждому наблюдаемому факту, вы бросаетесь из одной трубы в другую. Мгновение назад вы с терпением насекомого внимали ощупываниям своих усиков и догадывались о продвижении корешков, которые углубляются в суть вещей и при отходе впрыскивают в ваши артерии превосходный эликсир визуальных уравнений. Теперь же торопитесь из одной сети в другую, стремясь удостовериться в том, о чем позволила вам догадаться тихая вибрация этой смутной барабанной перепонки. Однако вы должны знать: даже произведя сто раз проверку такого типа, вы не сдвинетесь ни на миллиметр. Просто будете ждать, пока в вас содрогнется спрут, выдавая вам свой улов тайн. Этим, впрочем, хорошо объясняются внезапные кончины.

Если, например, сердце редактора забьется в унисон с сердцем спрута, смерть станет неизбежной и наступит в виде гигантского клеточного пожара, в котором одновременно с образами мгновенно сгорит всякая энергия. Неопытный новичок на краткий миг превращается в матрицу собственной памяти в форме спрута, всасывается в центр самого себя и исчезает. На жаргоне говорят, что его «заглотнуло».

Ни одно наблюдение, проведенное из альвеол, не позволяет утверждать, что реестр обязательно должен принимать форму окончательного доклада, которой, не смея в этом признаться, отдает предпочтение Ламбер. Тем не менее одно из двух: либо реестр соответствует выражению реальности, либо он просто является упражнением, призванным довести упряжку редактора до двери мыслящих сетей, о существовании которой он дотоле не подозревал, или, возможно, оправданный страх побуждал его этой двери избегать.

Может также статься, что внезапное исчезновение некоторых редакторов (случай Слоджиа) привело к отклонению сообщества, которое некогда было многочисленным, а сегодня ограничивается старым чудаком, приютившимся где-то в 12-й, и Ламбером.

При рассмотрении фактов данное отклонение, вне всякого сомнения, выражается в постепенном забвении некоторых сетей и усилении интереса к другим. Такого рода катастрофа стала еще неизбежнее, поскольку редакторы стали поддаваться озлобленности. Разумеется, само существование альвеол толкает на такой отход в сторону, ведь если объектив остается безразличным к передаваемому образу, то взгляд наблюдателя, наоборот, охотно к нему привязывается.

Ламбер, который не может этого не знать, наверняка подосадовал бы на себя, что пренебрег сотрудничеством, пусть даже неудовлетворительным, такого компаньона, как я. Тем не менее одной ясности ума не хватает для пресечения нырка в неописуемое исступление всякий раз, когда одно из моих наблюдений противоречит его заметкам. Я вижу в этом доказательство того, что он стал заложником своего зрения.

Если такова реальность, чем способны ему помочь продолжительные уходы в самые дальние сети? С другой стороны, если мои предположения подтвердятся, разве я не вправе считать, что лестничная площадка, доступ куда мне открыт, – всего лишь театр второстепенных превращений, о котором мог бы сделать доклад лишенный фантазии секретарь?

Я убедился, что ближайший отрезок 6-й сети усеян тупиками, но он позволяет добраться до трех соседних альвеол, несмотря на повороты, которые приходится совершать, прежде чем расположишься в одной из них.

С этих трех постов мы могли наблюдать сцены, которые обычно предлагают лишь дальние сети. Я хочу поговорить об этих великих перемещениях людей с гладкими лицами, которые можно опознать, несмотря на отсутствие черт. Это доказывает, что 6-я и 2-я сообщаются между собой. А ведь подобная возможность казалась совершенно исключенной…

Решив, что благодаря этому открытию я выделил первый элемент образного доклада, Ламбер включил запись о нем в свой реестр. Полагая со своей стороны, что он хорошо ко мне относится, я упомянул при нем о возможном наличии шахты на западном отрезке 6-й сети. Он не отрицает такой вероятности, но отговаривает меня туда идти.