Поколение Х - Дуглас Коупленд

Но и это вскоре показалось Эдварду слишком обременительным, и в конце концов ужины сократились до стакана молока вперемешку с тем, что он находил в отделе уцененных товаров в винном магазинчике «Ликерный бар». Он начал забывать, что чувствуешь, сидя на жестком стуле, и воображал, что в глазах у него бриллианты.

Бедный Эдвард – его жизнь, похоже, становилась неуправляемой. К примеру, как-то был он на вечеринке в Канаде, а на следующее утро проснулся в Соединенных Штатах, в двух часах езды, и, как ни старался, не мог вспомнить ни как добирался домой, ни как пересек границу.

А вот что Эдвард думал: он думал, что в некоторых отношениях был весьма смышленым парнем. Он поучился в школе и знал множество слов. Он мог сказать, что вероника – это кусочек тончайшей ткани, покрывавший лицо Иисуса, а каде – овечка, брошенная матерью и выращенная людьми. Слова, слова, слова.

Эдвард представлял, что, используя эти слова, создает собственный мир – магическую и прекрасную комнату, обитателем которой был бы только он – комнату в форме двойного куба, придуманного британским архитектором Адамом. В комнату можно было проникнуть через выкрашенную темной краской дверь, обитую кожей и конским волосом, заглушавшими стук каждого, кто попытался бы войти и помешать Эдварду сосредоточиться.

В этой комнате он провел десять бесконечных лет. Большую часть стен закрывали дубовые книжные шкафы, полки которых прогибались под тяжестью книг, свободные части стен сапфирового цвета, какой бывает вода в глубоких бассейнах, занимали карты в рамах. Пол целиком покрывали великолепные голубые восточные ковры, посеребренные выпавшей шерстью Людвига – верного спаниеля, следовавшего за Эдвардом повсюду.

Людвиг с показным вниманием выслушивал остроумные высказывания Эдварда о жизни, которые тот, большую часть дня проводивший за письменным столом, изрекал не так уж редко. За этим же столом он писал и курил кальян, глядя сквозь стекла окон со свинцовым оттенком на ландшафт, где постоянно царил дождливый осенний шотландский полдень.

Разумеется, посетители в эту магическую комнату не допускались, и только миссис Йорк было позволено приносить ему дневной рацион – эта, словно сошедшая с киноэкрана старушка в твиде и с пучком ежедневно доставляла Эдварду его неизменный шерри-бренди (что же еще), или, по прошествии времени, сорокаунциевую бутылку «Джек Дэниэлс» и стакан молока.

Да, комната Эдварда была изысканной, иногда столъ изысканной, что могла существовать лишь в черно-белом изображении, подобно старой салонной комедии. Тонко подмечено, верно?

Итак. Что же произошло?

Однажды Эдвард стоял на верхней ступеньке лесенки на колесиках, доставая старинную книгу, которую хотел перечитать. Он пытался не думать о том, что миссис Йорк запаздывает с напитком. Но, спускаясь с лестницы, он вляпался ногой в оставленную Людвигом кучу. Эдвард страшно рассердился. Он рванулся к плюшевому креслу, за которым посапывал Людвиг.

– Людвиг, – заорал он, – ах ты подлый пес, ах ты…

Но Эдвард не успел развить свою мысль, поскольку Людвиг магически и (поверьте мне) неожиданно из пылкой, любвеобильной забавной мочалки с радостно дергающимся куцым хвостиком превратился в разъяренного, черного с черной же пастью ротвейлера, который бросился на Эдварда и, вцепившись ему в горло, едва не задел яремную вену, – Эдвард в ужасе отпрянул. Затем новый Людвиг-Цербер, брызгая пеной и слюной, с отчаянным, леденящим душу воем дюжины собак, попавших под грузовик на шоссе, нацелился на хозяйскую голень.

Эдвард судорожно водрузился на лестницу и воззвал к миссис Йорк, которую – так угодно было судьбе – заметил в окно. В светлом парике и купальном халате она вскакивала в маленькую красную спортивную машину профессионального теннисиста, навсегда забыв об Эдварде.

Надо отдать ей должное – в театральном свете нового темного неба, раскаленного и лишенного озона, ничуть не похожего на осеннее небо Шотландии, она выглядела сногсшибательно.

Да уж.

Бедный Эдвард.

Он оказался в ловушке и мог лишь кататься на лестнице туда и обратно вдоль шкафов. Жизнь в его когда-то утонченной обители превратилась в кошмар. Он не доставал до кондиционера, и воздух стал спертым, зловонным, калькуттским. Понятно, что с уходом мисс Йорк исчезли и коктейли, способные сделать ситуацию терпимой.

Между тем Эдвард, бесцеремонно достававший том за томом, чтобы запустить ими в Людвига, пытался не подпускать к себе чудовище, клыки которого были нацелены на бледные дрожащие пальцы его ног. Эдварда облепили насекомые, мирно жившие за книгами, а теперь потревоженные. Они ползали по рукам. Книги, брошенные в Людвига, как ни в чем не бывало отскакивали от его спины, зато на ковер сыпались перечного цвета насекомые; там их настигал длинный розовый язык Людвига.

Положение Эдварда было ужасно.

Выход был один – под яростный заливистый вой атакующего Людвига покинуть комнату. Эдвард, затаив дыхание, открыл тяжелые дубовые двери – железистый вкус адреналина гальванизировал его язык – и в страхе, смешанном с грустью, впервые, кажется, за вечность, покинул свое пристанище.

Вечность на самом деле равнялась десяти годам, и то, что увидел Эдвард за дверями, поразило его. Все это время, что он провел в одиночестве в своей комнатке, остальное человечество занималось созиданием чего-то другого – масштабный город, построенный не из слов, а из взаимоотношений. Это был мерцающий безграничный Нью-Йорк, созданный из губной помады, артиллерийских гильз, свадебных тортов и картонных вкладышей для сложенных сорочек; город, построенный из железа, папье-маше и игральных карт; отвратительный/прекрасный мир, отделанный угарным газом, сосульками и лозами бугенвиллей. Его бульвары были бесформенны, суматошны, безумны. Повсюду скрывались мышеловки, триффиды и черные дыры. Но, несмотря на гипнотизирующее безумие города, Эдвард заметил, что его многочисленные обитатели передвигались по городу с легкомыслием и доверчивостью, не беспокоясь о том, что за каждым углом их может ждать кремовый торт, брошенный клоуном, или направленный в коленную чашечку выстрел «Красных Бригад», или поцелуй восхитительной кинозвезды Софи Лорен. И спрашивать дорогу – бесполезно. Когда он обратился к одному из жителей с вопросом, где можно купить карту, тот посмотрел на Эдварда как на сумасшедшего и с криком убежал.

Эдварду пришлось признать, что в Большом Городе он подобен деревенскому мужлану. Он понял, что после десятилетнего заточения ему придется изучить здесь буквально все, и эта перспектива его пугала. Но так же, как деревенские дают себе клятву добиться успеха в новом городе, надеясь, что им поможет в этом их свежий взгляд на вещи, подобным образом поклялся и Эдвард.