Эвкалипт - Мюррей Бейл

Теперь в красоте Эллен ощущалась некоторая тревожность.

Горожанки и обитательницы соседних имений наблюдали и ждали. Изучая деревья столько лет, Холленд, помимо прочего, постиг одну простую истину: не торопись, всему свое время. А Эллен… казалось, она ощущает себя уютнее рядом с равнодушными лицами сезонных работников, чумазыми автомеханиками и вечерними пьяницами; по крайней мере рядом с ними она не отводила мечтательного взгляда.

Холленд говорил дочери:

— Пообещай мне держаться подальше от коммивояжеров. Да ты их в городе на каждом шагу встречаешь: такие, с виндзорскими узлами[14]да пижонскими зажигалками. Пара-тройка и сюда заявлялись, прям к порогу, как ты помнишь; думали, мы у них ленты купим или там ткани отрез. Они и образцы побрякушек да лекарств с собою таскают — в специальных таких чемоданчиках. Тот коротышка, что к нам заглядывал — ну, с усиками, — он торгует и маслами для волос, и мылом, чего у него только нет. Я слыхал, сейчас каталоги такие специальные печатают: ткнешь пальцем в то, что приглянулось, и тебе товар враз доставят. Умно, ничего не скажешь.

То были люди уже немолодые, сделавшие сомнительную карьеру на звуках собственного голоса. Работали они за комиссионные. Они знали, когда поднажать, а когда и дать задний ход. Холленд своими глазами видел, как матерые горожанки, слушая их разглагольствования, расцветали и вели себя как сущие дети. Чего-чего, а плести небылицы коммивояжеры умели! В качестве примера Холленд указал на цветные шторы, что сам некогда купил у одного из этих настырных краснобаев; лето не успело закончиться, а ткань уже выгорела. Однако этим ловкачам и своеобразное беспечное великодушие было не чуждо. Позже тот же самый торговец липовыми шторами, большой любитель каламбуров и грязных шуточек, сам предложил забрать в далеком городишке и лично доставить Холленду редчайший образчик эвкалипта «серебряная принцесса» со смутно музыкальным латинским названием, Е.symphyomyrtus, эвкалипт симбиомиртовый: Холленд посадил черенок в глубокой лощине и с превеликим трудом выходил.

— Остерегайся, — наставлял Холленд дочку, — остерегайся тех мужчин, что горазды травить байки. Тебе такие непременно встретятся. Ты ведь понимаешь, о чем я? — Ему захотелось сжать руки дочери в своих — крепко, до боли. — Слушай меня хорошенько. В городе тебе, строго говоря, вообще делать нечего. Но суть в другом: когда мужчина перед тобой соловьем разливается, не разумно ли спросить: а зачем он мне все это рассказывает? Чего он добивается-то?

Безусловно, те, кто видел в дочке Холленда принцессу, запертую в башне темного, промозглого замка, глубоко заблуждались. В конце-то концов, жила девушка не где-нибудь, а в имении в западной части Нового Южного Уэльса. И свободы ее никто не стеснял — имение обширное, есть где развернуться. Однако порою и впрямь казалось, будто девушку спрятали от посторонних глаз — или, может, она сама решила устраниться. И даже если отчасти это соответствовало истине — а воображение у людей уже разыгралось не на шутку! — так ведь самый туманный намек на плененную красоту порождает отклик куда более глубокий, нежели красота как таковая! Тем самым Эллен становилась многократно более желанной, а Холленд этого в упор не видел.

Коллеги-лесоводы, политики, специалисты по эрозии почвы, делегации фермеров, даже случайный турист-другой прежде встречали добрый прием; прежде, но не теперь. Ведь Холленд отнюдь не был уверен, в самом ли деле их интересуют деревья — или все-таки его дочь. Приятеля-соседа с сыном, заявившихся без приглашения, как оно водится в провинции, Холленд принимал вежливо, и только. При известном везении долговязому увальню удавалось краем глаза заприметить лицо Эллен в окне — точно под водой.

Порою Эллен видели на противоположном берегу реки, среди деревьев, словно бы нашинкованной на вертикальные полосы. Всякий раз, как она и впрямь выходила в свет в своих изящных туфельках и появлялась на главной улице, от красоты ее просто дух захватывало.

Холленд понимал: люди ждут. Каждый день он пробуждался в потоках солнечного света, зная, что его деревья выстроились снаружи во всем своем удивительном разнообразии, — и обнаруживал, что вопрос с дочерью по-прежнему стоит перед ним во всей своей невнятной неопределенности. Беднягу словно вынуждали задуматься о том, о чем он думать не желал; ему хотелось вернуться к мыслям о другом, обыденном и повседневном. Однако предмет, или скорее ситуация как таковая, никуда исчезать не собирался.

От жены мясника толку было чуть. А теперь, когда к ней примкнула еще и соседка, ритмично кивающая начальница почтового отделения, чаевничать с мясничихой сделалось уже и неловко.

— Да оставьте вы бедную девочку в покое, пусть сама решает! Сколько ей лет-то? В таких вещах она получше вас разберется! Вот вы — много ли вы знаете? Отдельные факты да цифры касательно эвкалиптов. И на что вам теперь все ваши деревья, а ну, ответьте-ка! Придется вам просто-напросто закрыть на Эллен глаза — и уповать на лучшее.

Время и ландшафт пористы, что твоя губка; дочку в тесном радиусе холмистого участка долго не продержишь, о нет.

Холленд решил свозить Эллен в Сидней, ведь ей уже девятнадцать.

В большом городе, полагал отец, она сольется с людскими скопищами, перемещающимися туда-сюда.

Вышло же так, что в Сиднее Эллен засияла еще ярче; в сравнении со здоровой, неистребимой заурядностью толп ее красота составляла контраст куда более разительный. Кроме того, как очень скоро осознал Холленд, мужчин там было на порядок больше — просто множество представительных мужчин с безупречными манерами. Холленд на каждом шагу замечал, как какой-нибудь горожанин, а то и целая группа пялят глаза на его дочь.

Отец с дочерью остановились в Бонди[15]. Эллен собиралась всякий день ходить на пляж, ей хотелось побыть одной. К вящему удивлению Холленда, по другим районам города она передвигалась с такой легкостью, как если бы смутно-иллюзорные расстояния, отделяющие один предмет от другого в их имении, вообще ничего для нее не значили. Девушка выцыганила у отца пижонские солнцезащитные очки. Холленд всегда сам покупал для Эллен одежду, всю, включая нижнее белье. Когда дочь убегала из отеля поутру и возвращалась вечером, в глазах отца она казалась статной и сияющей.

И хотя говорил Холленд мало, злился он не на шутку. Сидя в вестибюле или где-нибудь на свежем воздухе, он чувствовал, что нос у него уж больно великоват. Заняться было нечем. Он все разглядывал свои руки. О, золотой век, о блаженные времена, когда суровое мужское племя пятнало пальцы никотином! То, что создали эти багрово-загорелые руки — все эвкалиптовое разнообразие, — в городе казалось никому не нужным. Так что, дожидаясь дочь, Холленд с каждым днем досадовал и раздражался все больше. Таким было их последнее совместное путешествие.

Холленд всегда страдал бессонницей. Эллен помнила, как еще в детстве отец рассказывал ей про разнообразные способы заснуть, способы, основанные целиком и полностью на одуряющем визуальном однообразии; он, конечно, здорово их утрировал, пока брился, намеренно смеша девочку. А теперь из-под двери его пробивался свет, и Эллен слышала, как под отцовскими шагами поскрипывает пол — в любой час дня и ночи.