В предчувствии апокалипсиса - Валерий Сдобняков

B. C. И в питерской литературе это ощущалось?

О. Ш. Ленинградская либеральная литература во многом была прозападной. И это в ней было главное. А русских хороших писателей – Сергея Воронина, Сергея Абрамова, видного литературоведа профессора Базанова – литераторы этого круга как-то старались унизить, понизить их значение, утверждая, что, мол, это не писатели. Они умеют это делать, всячески принижать, выкидывать писателей из области литературы, из литературного процесса. Вот такая была ситуация – не лёгкая. В итоге томительным и жестоким путем я пришёл к своей книге «Ангелы гнездятся на земле». Это моя главная книга. И, видимо, последняя. Больше книг я уже не напишу. Только какие-то отдельные вещи. Но я счастлив, что моя творческая жизнь завершается такой необыкновенной, с моей точки зрения, книгой. Может быть, она сейчас не будет по достоинству отмечена. Меня это не очень трогает. Но то, что она явилась квинтэссенцией всей моей жизни – это рука Бога. Это Он продлил мою жизнь до тех пор, чтобы я смог выпустить её в свет. В книге есть главное – человек с его жизнью, судьбой, верой…

Беседа с генеральным директором издательства «Советский писатель», главным редактором российского журнала художественной литературы и общественной мысли «Слово», известным русским писателем, автором романов «Лидина гарь», «Рок», «Раскаянье» и ряда публицистических книг Арсением Васильевичем Ларионовым состоялась у меня, можно сказать, заочно. Хотя до этого мы много раз встречались, о многом сумели поговорить. Но вопросы этой беседы я сформулировал отдельно, уже у себя в редакционном кабинете (хотя, конечно же, держал в уме прежние наши воспоминания и оценки происходившего и происходящего сейчас) и уже в письменной форме отослал их А. В. Ларионову, попросив так же письменно на них ответить. Арсений Васильевич мою просьбу выполнил. Правда – не на все вопросы Ларионов счёл возможным ответить. Но на большинство дал, может быть, излишне резкие, но предельно откровенные ответы. Что же, на такие свои оценки Ларионов, видимо, имеет право. Ведь он исходит из опыта собственной жизни, собственного творчества и собственной памяти.

Валерий Сдобняков. Вы можете рассказать нашим читателям побольше о себе – о своей родине, родных и близких, об учёбе на философском факультете Московского государственного университета, о первых писательских опытах?

Арсений Ларионов. Это вся моя жизнь и биография её, а мне всё-таки в ближайшие недели исполняется семьдесят два года. Многовато, чтобы рассказать вам, какая бы она ни была, эта жизнь, в коротком ответе на ваш вопрос. Одно могу сказать абсолютно честно: не жалею, что родился и вырос на Русском Севере в лихую годину, – это от меня не зависело. Всё остальное – благодарение судьбы. Избранные сердцем – близкие и родные. И учёба в Архангельском мореходном училище имени моего земляка, выпускника училища великого полярного капитана Владимира Ивановича Воронина, и Московский университет имени другого всемирно прославленного земляка-холмогорца Михайло Васильевича Ломоносова. Я этим всегда гордился и горжусь. Общественный орден имени Михайло Васильевича Ломоносова и звание академика я с радостью ношу. Равно, как горжусь тем, что мне одному из первых была присуждена писательская Международная премия имени Михаила Шолохова, с которым я был близко знаком и остаюсь уже много лет в добрых дружеских отношениях с его семьёй.

Так же, как горжусь творческой дружбой с Леонидом Максимовичем Леоновым, тесно связанным много лет по судьбе своей жизненной с Архангельском и русским севером (его отец более двадцати лет был в политической ссылке у нас и похоронен в Архангельске на Троицком кладбище).

Счастлив, что злые силы в течение сорока лет не развели меня с современным классиком Юрием Васильевичем Бондаревым. Вместе с его женой Валентиной Никитичной были мы в моём родном Койнасе, поднялись на лодке по Мезени и облетели мою необъятную и любимую Лешуконию. Это только укрепило нашу творческую и мужскую дружбу. В дороге люди всегда сходятся или расходятся навсегда.

Это были добрые вехи жизненного пути.

B. C. Почему роман «Лидина гарь» отвергли редакции популярных тогда «толстых» литературных журналов?

А. Л. «Отвергли» – это не совсем подходящее слово по такому случаю. Тем более, когда отказывают воровски, потихоньку… Без должных объяснений своей позиции, своего отношения к роману, тогда – какое уж тут «отвержение». Но такова литературная практика была тех лет… Принести рукопись «Лидиной гари» в «Новый мир» попросил меня заместитель главного редактора Михаил Львов (царство ему небесное, уж давно почил), а принимал тогдашний сотрудник и ныне здравствующий во всяких громких званиях Владимир Костров. Со временем он позвонил и попросил забрать рукопись, мол, она не пришлась ко двору. Так же поступил Михаил Николаевич Алексеев, тогдашний главный редактор «Москвы», наш крупный «деревенщик», сказал, мол, наслышан и хотел познакомиться с новинкой на предмет публикации. Через несколько месяцев уведомили, что если вы не хотите, чтобы рукопись пропала, возьмите её сами. Такая же судьба ждала рукопись в «Нашем современнике».

Лишь Анатолий Иванов под давлением моего тогдашнего близкого друга Вячеслава Шугаева согласился напечатать отрывок (книга была двадцать пять печатных листов – взяли пять!) в журнале «Молодая гвардия». Конечно, всё искромсали. Выбор был сделан по их усмотрению. Единственно, переживать они не могли – стилистика была другая, не ихняя. Так я писал с самого начала. Можно было только сокращать. Вот и появились в «Молодой гвардии» вместо «Лидиной гари» – «Рябиновые ливни» на пять печатных листов.

Теперь уж нет никого в живых (царство им небесное). Но из всех – только один человек повинился. Незадолго до смерти Сергей Васильевич Викулов (умер он внезапно) сказал: «Прости меня, Арсений, за «Лидину гарь». Укором во мне сидит этот отказ. Но у меня не было выбора. Вернее, был – можно было только отказать тебе. Я положил годы, чтобы пробить деревенскую прозу, внедрить в сознание не только читателей, но и начальства. Она крепко пошла – Белов, Распутин, Астафьев, Можаев, Носов… Набрала литературную и духовную силу… И вдруг «Лидина гарь», которая меняла все нами отвоёванные ценности. Другой взгляд, другой язык, герои другие – пересмотр всего! Крепко ты меня тряхнул. Я догадывался, что правда будет за тобой. Но изменить ничего не мог и не стал менять. Проще было загнать тебя в угол и укоротить поводок. Так ты везде получил отказ. И ещё не скоро о книгах твоих будут писать всерьёз. Годы пройдут».

Обиды я ни на кого не держу. Для меня это главное – справиться с собой. А всё остальное придёт само собой. По сути-то ничего не изменилось. И сегодня в нашей литературной среде такая же обстановка – местничество, интриги, ханжеское нетерпение из-за отсутствия таланта.

B. C. Скажите, когда вы писали свои книги, то что было больнее всего осознавать – бессилие от невозможности что-то исправить, раздражение на свой народ, который и старое разрушил, и новое не достроил, а что построил, то не сберёг, или, может быть, осознание потери какой-то глубинной веры, исконной правды, что были оставлены нам нашими предками – а было их в наших родах десятки поколений?