Восемь лет до весны - Владимир Колычев

Я обнял маму, подставил грудь под ее слезы. Ощущение было такое, как будто я обнимал свое детство. Оно плакало от того, что было у меня так рано отнято.

Да, детство ушло, юность тоже. Отчий дом теперь переехал в особняк. Два этажа на высоком цоколе, мансарда, во дворе газоны и фонтан, за домом бассейн и баня весьма солидной величины.

Она уже была натоплена. Я предвкушал, как напарюсь и с головой брошусь в холодную воду бассейна, но подъехал отец, а вместе с ним Виталик.

Этот мой братец тоже располнел, но вместе с тем еще больше стал похож на отца, перенял даже его неспешную походку вразвалку. Не зря отец доверял ему, как самому себе, и прочил его на свое место.

Отец заметно сдал, постарел. Морщин у него стало больше, щеки обвисли. В росте он немного просел, двигался тяжело, устало. Но взгляд был все тот же, сильный и цепкий.

Отец шел ко мне, стараясь держать лицо. Но губы его расплывались сами по себе, взгляд слабел, теплел, на нижних ресницах заблестели слезы.

– Ну, здравствуй, сынок! – Он сжал мою ладонь до хруста в суставах, с силой рванул, обнял, прижал к себе. – Рад тебя видеть.

Я почему-то вспомнил, как он рассказывал мне о вещах, которые нельзя прощать, натравливал меня на Жарика.

Не исключено, что отец осознал свою вину передо мной. Отсюда и этот горячий порыв, с которым он принимал меня в круг семьи. Виталик улыбался, глядя на меня. Он рад был нашей встрече и к отцовскому чувству относился спокойно. Я же не какой-то черт с бугра, чтобы ревновать меня к нему.

Отец взял меня за локти, посмотрел в лицо и заявил:

– Да, ты уже не мальчик!

– Так не в детском же лагере был, – сказал я и улыбнулся.

– Слышал я о том, как ты там держался, – с уважением произнес он.

В эту фразу отец вложил все свое отношение ко мне. Хвалебные интонации в его голосе озадачили Виталика, заставили нахмуриться.

Как ни крути, а семья поднялась на уголовщине. Сам Виталик в криминале по самые миндалины. Но уважительное отношение к нему строилось на авторитете отца. Сам по себе он мало что представлял.

А меня в подлунном мире уже знали. Леня Писарь и Расмуса в стойло поставил, и Рыбарю глаз выбил за нехорошее слово в свой адрес. В блатных комитетах не числился, но в зоне вел себя правильно, ни в чем зазорном замечен не был, зашкваров с занесением и без такового не имел. Отец мог гордиться своим сыном.

Виталик заставил себя улыбнуться, обнял меня. Но я чувствовал, что радость его не особо искренняя. Не совсем я еще свой для него. Да и Валера принимал без искреннего восторга. По-настоящему родную душу во мне вроде бы видел только Санька. Во всяком случае, мне так показалось бы, если бы я сохранил в душе прежнюю наивность.

Я видел, что мама наконец-то взялась за себя. Теперь она и за внешностью своей ухаживала, и за фигурой следила, но при этом как была, так и осталась труженицей. В доме не было посторонних людей. Мама сама справлялась со всем хозяйством. Я даже пожалел о том, что больше не смогу помогать ей. Вышел я из нежного возраста, и понятия о жизни у меня уже не те.

Мама накрыла на стол, все заняли свои места. Мама села слева от отца, Виталик справа, за ним Валера, дальше Санька, я замыкающий. Отец окинул нас взглядом и кивнул. Все разумно, совершенно справедливо. Старшие впереди, младшие с краю.

Все шесть лет я мечтал о маминых голубцах и котлетах. Она как будто знала об этом, приготовила и то, и другое. Мне очень хотелось есть, но набрасываться на угощение я не стал, не животное. Прав был отец. Есть нужно без интеллигентских замашек, но спокойно, без суеты, так, как будто еда не имеет никакого значения.

– Как жить дальше собираешься, сынок? – после всех предисловий спросил отец.

– Как скажешь, так и буду.

А что я еще мог ему ответить? Чем бы ни занимался отец, а другой дороги у меня не было. С ним или никак. Кому я, к черту, нужен без высшего образования, да еще и с судимостью?

– Будешь. Дел у нас много, – заявил он и замолчал.

О делах отец заговорил потом, после того как мама оставила нас. Из-за праздничного стола мы переместились в баню, к пиву и ракам.

Я наконец-то смог напариться всласть, вытравить из кожных покровов лагерную пыль. И так мне стало хорошо! Я совершенно не хотел говорить о делах, но у отца имелось свое мнение на этот счет.

– Охраной будешь заведовать, – сказал он, разламывая рачью клешню. – На рынке. Павильон, кафе, склады, гостиница. Справишься?

Я думал недолго.

– Да.

– Даже не сомневаешься? – Отец усмехнулся.

– Сомневаюсь. И все равно да.

– Я ведь и шкуру спустить могу. На заднице.

– Он может, – заявил Санька.

Улыбка лишь едва тронула его губы, а взгляд так и остался серьезным.

– Что-то чисто у тебя. – Отец выразительно провел пальцами по своей груди, на которой красовались купола, тигры и русалки.

– Художника не было.

Я не хотел уподобляться Розочке, который изрисовал себя при первой же возможности, но против самих татуировок ничего не имел. Мне просто не хотелось портить кожу кривыми картинками, нанесенными краской, приготовленной из жженых сапожных подошв и йода. А сделать профессиональное тату я не мог.

– У меня есть, – сказал Санька.

На плече у него красовался рыцарский доспех с подвижными пластинками. Очень хорошего качества работа. Она мне понравилась. Я даже захотел попасть на прием к его мастеру.

– Тюльпан себе сделаю, – заявил я и провел пальцем по правому плечу. – Ножи можно изобразить. – Мои пальцы коснулись шеи, скользнули к ключицам. – Два ножа, – добавил я. – С плетеными ручками.

Видел я такую татуировку. Плетеная рукоять лежит на плече, а лезвие на всю глубину уходит в шею. Я имел право на два таких погона.

Отец понял все правильно.

– Видели тут твою Розочку. Ходит, побирается по углам, – сказал он с пренебрежением и вопросительно посмотрел на меня.

В ответ я отрицательно качнул головой. Нет уж, добивать Розочку я не стану. Я же не тварь кровожадная, да и получил Розочка свое.

Отец кивнул. Да, мол, ни к чему кровь лить без особой нужды.

– А если он в спину ударит? – спросил Виталик.

Никогда еще он не смотрел на меня так серьезно, как сейчас, знал, о ком идет разговор.

Розочка провел под следствием целый год, столько же и получил. На свободу его выпустили прямо из зала суда, сломанным и опущенным. Растоптала его тюрьма, он до сих пор подняться не мог. В этом, конечно же, была моя вина. Но не я же первый вынул нож.

– Не должен ударить, – с сомнением сказал отец, глянул на Виталика и добавил: – Поговорить с ним нужно, предупредить.