Неподвластная времени - Анхела Бесерра

Звонкий женский голос вернул художника к реальности:

— Закурить не найдется?

Художник достал из кармана пальто пачку "Мальборо" и протянул девице сигарету. Она ухватила три.

— Можно?

— Забирай. — Кадис отдал девушке всю пачку. — У меня еще есть.

Незнакомка перебежала через улицу и присоединилась к стае подвыпивших юнцов.

— Что, дедуля, продинамили? — проорал один из них под хохот приятелей.

Кадис подумал о Мазарин. Ее отсутствие отдавалось болью в его старых костях.

Веселая компания растворилась в ночном тумане. На фасаде одного из домов светилась неоновая вывеска "Театр Шошот". С рекламного плаката призывно улыбалась голая красотка. Кадис вспомнил обо всех обнаженных телах, которые ему приходилось рисовать, о Саре, которая столько лет неизменно будила в нем желание, о Мазарин, которая могла бы вновь пробудить его к жизни... О своем давнишнем половом бессилии. И решил войти.

Узкая лестница вела в пропитанный декадентской атмосферой подвал с засаленными гардинами, продавленными диванами и мертвенным светом. Две танцовщицы ласкали друг друга под музыку на глазах у десятка престарелых посетителей. Девицы лениво перекатывались по персидскому ковру, сладко потягивались, выставляя себя напоказ, медленно раздвигали ноги, предавались любви, не глядя на публику.

Гладкие бедра и стремительные язычки, волны черных и светлых волос, тонкие женские пальцы во влажном лоне партнерши, вздохи, стоны, черные сапоги, сверкающее колье на обнаженной груди... Кадис ничего не чувствовал. Ни намека на возбуждение.

"Мазарин... Что ты сделала со мной? Отчего мои глаза радует только твое тело?"

Когда одна из девиц поднялась на ноги и, соблазнительно виляя бедрами, вдруг направилась к нему, он поспешил покинуть шоу.

На улице подмораживало. Кадис вспомнил последний разговор с Мазарин, когда он закончил рисовать у нее на животе синюю стрелку, указывающую на лоно. Долгие любовные игры с кистью и красками, ставшие у них чем-то вроде ритуала, обычно протекали в тишине. Идея картины рождалась спонтанно и воплощалась со множеством вариаций, словно симфония. Наслаждение длилось, тянулось и звенело, словно натянутая струна.

— Знаешь, Кадис? Порой мне хочется посвятить свою жизнь поиску ответов на самые важные вопросы. Вот бы повстречать того, кто знает абсолютную истину, — произнесла Мазарин, прерывая его сладострастные вздохи.

— Абсолютной истины не существует. Есть множество истин. Мы сами их формулируем... Когда исполняем свои желания. Каждое исполненное желание знаменует появление новой правды.

— Твой ответ никуда не годится. Скажи, почему одни из нас одиноки, а у других полно друзей и близких?

— Одиночество — это ощущение, а не физическое состояние. Ты чувствуешь себя брошенной?

— Да, тобой.

— Тот, кто никогда тобой не обладал, не может тебя бросить.

— Но я чувствую, что ты мной обладаешь. Ты смотришь на меня так, словно присваиваешь себе одним только взглядом.

— Тебе нравится, когда я тебя разглядываю?

— Еще бы.

— В таком случае ты чувствуешь себя одинокой по своей собственной вине.

— Пытаешься свалить вину на меня?.. Ничего у тебя не выйдет.

— И пускай не выйдет, зато я смогу на тебя смотреть.

Доверчивая улыбка Мазарин сводила его с ума.

— Улыбайся, — попросил Кадис, приступая к наброску. — И закрой глаза.

Кадис приблизился к девушке почти вплотную. Теперь он был всего в сантиметре от ее губ, зубов, розового язычка. Он собирался поцеловать Мазарин, но отчего-то медлил. Это было больше чем поцелуй. Предвкушение блаженства слаще самого блаженства.

— Ты ставишь опыт? — спросила Мазарин.

— Я всего лишь определяю дистанцию.

— Берегись. А то холст возьмет и бросится на тебя.

— Только попробуй. Не забывай — я твой учитель.

— Какой же ты учитель? Если б ты и вправду им был, ты научил бы меня...

— А чему ты хочешь научиться?

— А как ты думаешь?..

Смех Мазарин еще долго сопровождал Кадиса на пустынных улицах Латинского квартала. Тень художника причудливо преломлялась на тротуаре. Узнав ее, он вновь услышал голос Мазарин.

— Ты никогда не думал, что вечера принадлежат миру теней? Они наполняют улицы, удлиняются, сливаются друг с другом, расходятся, дрожат от холода... Что для тебя ночь?

— То, чего не хватает дню... — Кадис поднял голову и встретился с Мазарин взглядом. — Когда нет тебя.

— Когда меня нет, ты чувствуешь себя брошенным?

— Нет, ведь я точно знаю, что наутро ты вернешься... Ведь ты вернешься?

— Тебе больно со мной расставаться?

— Я не хочу никоим образом связывать тебя с болью. Ты радость. Я делаюсь счастливым, когда вижу тебя.

— А когда не видишь?

— Тогда наступает другая жизнь.

— Какая жизнь?

— Настоящая.

— Гляди-ка, ты даже к собственной жизни примеряешь этот твой дуализм. Интересно, к какому из двух элементов отношусь я.

— Я не хочу тебя классифицировать. Ты дуализм в чистом виде. Все мы двойственны. В тебе прекрасно уживаются наивность и лукавство, и мне это нравится.

— Скажи, гуру дуализма, что ты думаешь о времени?

— О времени?.. — Кадис задумался. — Это то, чего нам всем не хватает. В настоящее время мне его не хватает, чтобы побыть с тобой.

В глазах Мазарин заплясали коварные огоньки.

— У тебя впереди целый вечер. Я только пришла.

— Я о другом времени, малышка. По меркам того, настоящего времени нас разделяют почти сорок лет.

— Не думай об этом, ведь сейчас ты здесь... И я тоже.

— Моя маленькая Мазарин, хоть мы оба и здесь, мам все равно не быть вместе.

— Мы не вместе только потому, что ты сам этого не хочешь. Иди сюда. — Девушка протянула руки. — Иди ко мне.

— Нет... Так лучше.

— Почему?

— Когда-нибудь ты поймешь. Пока ты слишком молода.

— Ты говорил, что в один прекрасный день пустишь меня туда, где заперты твои страхи.

— Милая, я никогда не говорил, что у меня есть Страхи.

— Ты боишься ко мне приблизиться и утверждаешь, что не знаешь страха? Все мы чего-то боимся. Один мой знакомый коллекционировал страхи.

— Ладно, предположим, я чего-то боюсь. Открой мне свои тайны, и я открою свои страхи.

— У меня нет никаких тайн.

— Лгунья.