Вундеркинды - Майкл Чабон

— А что, подруга твоего друга Терри на самом деле мужчина? — спросила Сара.

— Да, думаю, что да. Во всяком случае, насколько я знаю Терри…

— И что он тебе сказал?

— Он сказал, что хочет посмотреть мою книгу.

— Ты ему покажешь?

— Может быть. — Придавленная рука окончательно занемела, ноющая боль стала подбираться к плечу. — Я не знаю, что делать.

— Я тоже. — Глаза Сары наполнились слезами, слезы хлынули через край и потекли по щекам. Она зажмурилась. Я лежал достаточно близко, чтобы во всех деталях рассмотреть тоненькую сетку сосудов на ее плотно сомкнутых веках.

— Сара, милая, я так больше не могу, — я осторожно пошевелил рукой, пытаясь освободиться, — ты лежишь на моей руке.

Она не пошевельнулась, только открыла совершенно сухие глаза и смерила меня ледяным взглядом.

— Ладно, — сказала она, — похоже, тебе нужно время, чтобы переварить эту новость.

* * *

Я пил многие годы, потом бросил и понял одну печальную истину, касающуюся всех без исключения вечеринок. На вечеринке трезвый человек так же одинок, как писатель за письменным столом, и так же безжалостен, как прокурор, и печален, как ангел, взирающий со своего облака на наш суетный мир. Это поистине глупо — приходить на вечеринку, где собирается большое количество мужчин и женщин, и смотреть на окружающих трезвым взглядом, не защищенным спасительным розоватым фильтром и не затуманенным той волшебной дымкой, которая ослепляет вас, смягчает вашу проницательность и склонность критиковать себе подобных. Да, кстати, я не считаю трезвость великой добродетелью. Из всех способов достижения совершенства, доступных современному потребителю, этот кажется мне наиболее сомнительным. Я бросил пить не потому, что у меня были проблемы с алкоголем, хотя вполне допускаю, что были, просто алкоголь вдруг каким-то загадочным образом превратился для моего организма в настоящий яд: однажды вечером полбутылки «Джорджа Дикеля» остановили мое сердце на целых двадцать секунд (позже, правда, выяснилось, что у меня аллергия на этот сорт виски). Однако в ту пятницу, о которой идет речь, я, выждав положенные пять минут, последовал за Сарой и сияющим, как морская жемчужина, сгустком протеина, поселившимся в глубинах ее мягкого живота, и войдя в комнату, где Первая Праздничная Вечеринка была в полном разгаре, понял, что сама мысль на несколько часов влиться в толпу гостей, оставаясь при этом в трезвом состоянии, приводит меня в ужас. Впервые за многие месяцы я почувствовал желание взять стакан побольше и плеснуть в него хорошую порцию виски.

Меня заново познакомили с робким, похожим на эльфа человечком, чьи произведения считаются классикой современной американской литературы, беседа с ним на прошлогодней конференции доставила мне истинное наслаждение, но в этот раз он показался мне напыщенным, выжившим из ума похотливым стариком, который флиртует с молоденькими девушками, всеми силами пытаясь заглушить страх приближающейся смерти. Меня представили женщине, чьи рассказы я вновь и вновь перечитывал в течение последних пятнадцати лет, каждый раз заливаясь слезами как младенец; но сейчас, глядя на нее, я видел лишь сухую дряблую шею и пустые глаза человека, бессмысленно растратившего свою жизнь. Я приветливо улыбался и пожимал руки талантливым студентам, молодым, жаждущим славы писателям, профессорам и преподавателям нашего факультета, не любить которых у меня не было ни малейших оснований; я слышал их фальшивый смех, видел, как они задыхаются в своих тугих крахмальных воротничках и в смущении переминаются с ноги на ногу, и чувствовал идущий у них изо рта отвратительный запах — смесь имбирного пива и виски. Я избегал Крабтри, понимая, что стал для него тяжелой обузой, и старался не смотреть в сторону мисс Словиак — этот переодетый мужчина, расхаживающий на высоких каблуках, явление само по себе столь печальное, что даже не хотелось о нем думать. Я был не в том настроении, чтобы вести светские разговоры. Решив, что пришло время выкурить хороший косячок, я потихоньку выскользнул из комнаты, пробрался на кухню и вышел на заднее крыльцо дома.

Дождь прекратился, но в воздухе по-прежнему висела тяжелая сырость, вода с шумом неслась по переполненным водостокам. Легкий туман радужным облаком окутывал ярко освещенный дом Гаскеллов. С крыльца мне хорошо была видна отливающая влажным металлическим блеском крыша оранжереи. Года три назад у Сары неожиданно проснулась любовь к цветоводству, и она с энтузиазмом взялась за выгонку фуксий и пинцирование хризантем, но у меня возникли опасения, что нежные растения зачахнут, оставшись без внимания хозяйки, если в ближайшие месяцы Сара займется выращиванием младенца. Однако это казалось маловероятным, учитывая тот факт, что ректор колледжа принадлежит к тем людям, карьера которых держится на таких старомодных понятиях, как честность, порядочность и хорошая репутация. До сих пор мне удавалось избегать неприятностей благодаря чистому везению, а также осознанной привычке пользоваться противозачаточными средствами, — ни одна из моих женщин не забеременела, но я знал, что Сара и Вальтер уже давно не спят вместе, и не сомневался: отцом ребенка был я. Я был удивлен и слегка испуган: при слове «аборт» мне казалось, что я вижу сияющий белизной кафель и чувствую специфический больничный запах. «Это простейшая операция, они подкачивают немного воздуха и…»

Мне было жаль Сару и ужасно стыдно перед Вальтером, но больше всего меня угнетало чувство разочарования в самом себе. Большую часть жизни я провел в ожидании: я мечтал, что однажды окажусь в каком-нибудь самом обыкновенном городе, которому предназначено стать моим родным городом, и проснусь самым обыкновенным утром в объятиях женщины, которая предназначена мне самой судьбой; я мечтал общаться с обыкновенными людьми, делать хорошую работу, которая приносит удовольствие, но по сути ничего не меняет в размеренном течении моей жизни. А вместо этого к чему я пришел? Мне сорок один год, я побывал во множестве городов, ни один из которых так и не стал для меня родным, я потратил уйму денег на покупку ненужных вещей, которые потом бесследно исчезли, и на мимолетные развлечения, воспоминания о которых давно стерлись из моей памяти; я безоглядно влюблялся и столь же легко расставался, — их было как минимум семнадцать, моих бурных и бестолковых романов; моя мать умерла, когда я был младенцем, а отец покончил с собой, когда мне еще не исполнилось четырех; сейчас я вновь оказался в ситуации, когда все в моей жизни может перемениться, и неизвестно, к чему приведут эти перемены. Как ни странно, но, несмотря на весь мой богатый опыт, я так и не смог привыкнуть к столь захватывающему непостоянству вещей. Единственным более-менее стабильным явлением среди этого безумного хаоса была моя книга. Мне пришла в голову печальная мысль — само собой, она посещала меня далеко не в первый раз, — что мой роман вполне может пережить своего создателя, так и оставшись незавершенным. Тяжело вздохнув, я полез в нагрудный карман рубашки, где лежал дюймовый окурок сигареты, которую мы с Крабтри курили в машине, дожидаясь пока Эмили покажется на крыльце «Бакстер-билдинг».

Я поднес спичку к разлохмаченному концу окурка и, сделав первую затяжку, начал погружаться в приятное забытье, похожее на голубоватый туман, плавающий в незрячих глазах Доктора Ди, как вдруг справа от меня послышался шорох и легкое поскрипывание, словно кто-то ступал резиновыми подошвами по влажной траве. Я поднял глаза и увидел появившийся из тени дома неясный силуэт; человек прошел через сад и приблизился к освещенной оранжерее. Теперь я смог разглядеть незнакомца: это был высокий мужчина, одетый в длиннополый плащ. Он шел, опустив голову и глубоко засунув руки в карманы плаща. Обогнув оранжерею, он двинулся в направлении двух тускло поблескивающих стальных рельсов, которые пересекали сад Гаскеллов с востока на запад и по которым некогда разъезжал будущий глава консервной империи, осматривая свои скромные владения. В первую секунду я испугался, вспомнив, что пару месяцев назад в дом Гаскеллов забрались грабители, но, приглядевшись повнимательнее, узнал и этот длиннополый плащ, и сутулую спину человека, и его иссиня-черные волосы, гладкие и блестящие, как стеклянная крыша оранжереи. Это был мой студент. Между старыми проржавевшими рельсами, подняв лицо к темному небу, словно ожидая, когда из глубин космоса появится летающая тарелка пришельцев и, выбросив смертоносный луч, сразит его наповал, стоял Джеймс Лир.