Гендер и политика времени. Феминистская теория и современные дискуссии - Валери Брайсон

свое особое рвение начальству, работают больше положенного времени, даже если эти их действия не повышают особо производительность труда. Эта временная дисциплина идет дальше, чем просто получение дополнительных крох прибыли из их работы, и все больше налагаемых на работников-менеджеров обязанностей, охватывающих все их время (см.: Collinson and Collinson, 2004). Как будет показано дальше (в восьмой главе), это также приводит к замещению и вторжению в их личную жизнь услуг платной помощи и заботы, отвечающей императивам часового времени, а не их собственным ритмам.

Эта гегемония часового времени не замыкалась только на индустриальных странах, она пошла дальше, распространившись по всему миру с комплексными процессами колонизации, империализма и глобализации. Она символизировалось принятием Гринвичского времени в 1884 году в качестве стандарта, от которого другие часовые зоны по всему миру отмерялись. Это «всемирное время» стало синонимом синхронизации, линеарности, измеряемости, делимости овеществленных часов-времен капитализма с настойчиво сопровождающими их пунктуальностью, скоростью, дисциплинированностью и упорной работой. Как было и в Британии, этому времени оказывали сопротивление. К примеру, мы уже упоминали выше, что Маркс отмечал, что бывшие рабы предпочитают праздность рабочему времени, как только они имеют достаточно денег для жизни; а представители кабильской народности в Алжире вообще считали часы «мельницей дьявола» (Bourdieu, 1990 [1963], p. 222). Тем не менее, в значительной степени верно, что «другие» (не западные, домодерные) формы времени «заставили замолчать с помощью темпорального империализма» (Fitzpatrick, 2004, p. 202), любое отклонение от доминантной западной темпоральной культуры маркировалось как «прошлое, лень, варварство» (Adam, 2004, p. 136; см. также: Griffiths, 1999). Как будет показано в восьмой главе, некоторые феминистки утверждают, что «женское время», имеющее другой темпоральный ритм, схожим образом было превращено в «тень» часового времени.

Во многом академические исследователи времени также были причастны к установлению доминирующей темпоральной культуры. Дискуссии по поводу «развития» часто ссылаются на идею о том, что некоторые страны живут в «прошлом» сравнительно с «динамическим западным миром, для которого характерно линеарное развитие, в отличие от загнивающего не западного мира, попавшего в ловушку циклического времени» (Schendel and Nordholt, 2001, p. 11). Схожим образом, как показал Гринхаус, и антропологи, признавая относительную природу темпоральных культур, в основном исходили из того, что линеарное ньютоновское время (западное время, «наше» время), тем не менее, более «важное», чем другие формы. Также Гринхаус указывал на то, что в концепции деятельности Гидденса (рассмотренной нами в первой главе) можно увидеть, что индивидуальные усилия, «последствия которых схватываются и аккумулируются как "структуры"», предполагают линеарное видение времени («официальную темпоральность западных стран»). Это видение, скорее, культурно ограничено, а не всемирно распространено, но его частный характер, как подчеркивает Гринхаус, Гидденс не смог распознать (Greenhouse, 1996, pp. 86, 80; см. также: Weston, 2002 и дискуссию с Гидденсом в восьмой главе). Как будет показано в девятой главе, «реальность» линеарного времени некритично предполагает и количественные изучения использования времени.

Выводы: сопротивление капиталистическому времени

Аргументы предыдущих подразделов показывают, что доминирование часового времени не «вырвало с корнем» другие времена, даже если последние были им маргинализированы, погружены в безмолвие или была оспорена их легитимность. Утверждение существования и нужность «других» темпоральных культур — это в то же время политическое действие. Точно так же, как и работы тех исследователей, которые мы рассмотрели в этой главе, проливающие свет не только на искусственный характер доминирующих темпоральных представлений, но и связанные с ними вопросы власти. Как показано ранее, сопротивление имеет классовый характер; в самом деле, Тони Фицепатрик (Tony Fitzpatrick) утверждает, что «классовый конфликт состоит из попыток субъектов власти навязать свое субъективное время лишенным власти субъектам и подчинения или борьбы этих субъектов с этим процессом» (Tony Fitzpatrick, 2004, p. 210). Сопротивление западному измерению времени имеет прямую связь с сопротивлением западному колониализму. Например, Виллем Шендел (Willem Schendel), анализируя существование различных временных конструкций в Бангладеш, утверждает, что их нужно рассматривать «… не как "домодерные" пережитки, но как выражение и результат политической борьбы». Он пишет далее: «Время не только навязано глобальной мировой элитой. время также может быть инструментом в руках местных групп в поисках своего собственного присутствия в истории» (Willem Schendel, 2001, p. 38). Экологи-активисты также отстаивают оппозиционные временные рамки, сталкивающиеся с капиталистическим стремлением к быстрой прибыли в ущерб долгосрочных экологических последствий.

То, что более существенно для этой книги, сопротивление доминантной темпоральной культуре, включает в себя утверждение ценности времени, измеренной не деньгами, но и не приверженностью своему работодателю, ни просто отведенных для отдыха или потребления. Такое время отвечает человеческим потребностям, будь то исполнение отдельных заданий независимо от их длительности или забота о ком-то, общение с другими, создание отношений. Как пишет Барбара Адам, «Не все время это деньги. Не все человеческие отношения регулируются рационализированным временем часов. Не все времена равны» (Barbara Adam, 1995, p. 94).

Несмотря на утверждения Томсона и Срифта, будто со средины 19‑го века рабочие престали бороться против часового времени, эти — «другие» времена, снова и снова возникали в британском рабочем движении. Например, Кен Старки показал, что спор между квалифицированными железнодорожными рабочими со своим руководством в 1982 году о «гибком сокращении» рабочего времени включал противоположные взгляды на время: руководство видело его, в первую очередь, с точки зрения денег, а рабочие были заинтересованы рассматривать его с точки зрения влияния на свою социальную и семейную жизнь; подобные проблемные требования поднимали и ливерпульские докеры в средине 1990‑х годов (Starkey, 1988; Lavalette and Kennedy, 1996). Сегодня схожие проблемы часто артикулируются в дебатах о балансе «работа-жизнь» и «дружественной к семье политике», Мадлен Бантинг (Madeleine Bunting) определила разрыв «двух различных темпоральных моделей: «сверхвременных» требований работодателей и «своевременных» нужд личных отношений». Бантинг также утверждает, что этот разрыв актуализируется «историческим совпадением драматического сдвига в моделях занятости женщин и ускорением культуры сверхурочной работы». По ее мнению, эта культура сделала из работников «добровольных рабов», готовых работать все большее количество часов, в обществе, где бизнес приравнен к успеху и статусу (Bunting, 2004, pp. 16, с. 215-16 и название книги).

Эти же тезисы лежат в основе нашей книги, их мы и рассмотрим более детально в следующих главах. В данный момент важно отметить, что современные политические дебаты о декретном отпуске и гибком рабочем графике касаются, в основном, распределения часов, но они также должны быть рассмотрены (как и более ранняя борьба, описанная Томсоном) в качестве современной борьбы «против времени», против всеохватывающей природы часового времени. Это, в свою очередь, означает, что против подобных изменений будут работодатели, и не только потому, что