Торжество возвышенного - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
— Откровенно говоря, он изобразил тебя лучше, чем ты есть на самом деле, а это значит, что, прежде всего, он подошел к делу с фантазией…
Я рассмеялся еще громче. Она закричала:
— Тебя услышат возвращающиеся с утренней молитвы!
— А что здесь такого? Чокнутый сын, который бросил нас за решетку.
— Как ты можешь требовать от других соблюдать приличия, если ты сам живешь только собственными прихотями?
— Он так изображал идеалиста, что у меня голова от него начала раскалываться.
Она сказала с напускным воодушевлением:
— Он чудесный мальчик! Выдающийся драматург… мой сынок…
Я ответил с издевкой:
— Я восхищен его жестокостью!
— Когда он вернется, я уйду вместе с ним из этого проклятого дома!
Я продолжил дурачиться:
— Каждая комната здесь говорит нам о его славе…
На этих словах она покинула меня, и я остался один греть руки над печкой. Конечно, я был бы рад узнать побольше о своем отце. Был ли он одним из этих лицемеров? Он рано умер, и мать опустилась. Я рос как бесенок. Что до тебя, Аббас, то ты — темная лошадка! Как же скучно… Я словно черт, запертый на замок, который не может придумать способа вырваться на свободу…
* * *
Пьеса привлекла всеобщее внимание и снискала любовь публики. Я ожидал, что автор вернется, хотя бы с новой пьесой. Надеялся, что успех избавит меня от рутины. Время от времени я наведывался в театр, чтобы разузнать новости о нем. И однажды утром, когда я переступил порог, дядюшка Ахмед Бургуль бросился ко мне и провел меня в пустующий буфет. Его печальный взгляд встревожил меня — в нем я увидел дурное предзнаменование. Он сказал:
— Карам… Я уже собирался к тебе…
Я спросил его:
— Что? Что случилось?
— Аббас…
— Что с ним? Выкладывай, что у тебя, дядя Ахмед!
— Он исчез из пансиона, в котором остановился в Хелуане, и оставил странное письмо…
— Какое письмо? Рассказывай!
— Он написал, что хочет свести счеты с жизнью…
Мое сердце на мгновение куда-то ухнуло. Но вот оно снова забилось, как все людские сердца, охваченные ужасом. Мы молча обменялись взглядами. Я спросил:
— Нашли?
Он печально ответил:
— Нет… поиски не окончены…
Я бормотал, не в силах собраться:
— Ох… быть может… кто знает… Но он бы не писал письмо, если бы…
Дядюшка Ахмед произнес так, словно дело было решенным:
— Господь упокоит…
— Я должен поехать в Хелуан.
— Тебя опередил Сархан аль-Хиляли.
Напрасная и тяжелая поездка. Ничего, кроме письма. А что касается Аббаса, то он пропал. Появился и снова исчез. Самоубийство подтвердится, если только найдут его труп. Но зачем же писать что-либо на бумаге, если на самом деле не принял твердого решения уйти из жизни?
Аль-Хиляли спросил:
— Если он и вправду хотел покончить с собой, почему не сделал это прямо в комнате?
— Сомневаешься в его искренности?
— Да…
Таков был его ответ.
Я вернулся в старый дом вечером и не обнаружил Халимы. Я догадался, что она пошла в театр, выяснить, почему я задержался. Закрыв пустую лавку, я сел в зале, ожидая. Через мучительный час она вернулась с глазами, полными безумия. Доли секунды мы обменивались взглядами, потом она закричала:
— Нет! Если бы он захотел покончить с собой, он бы это сделал, слышишь… Но он не может так поступить с собой!
Она рухнула на диван и разрыдалась, хлеща себя по щекам…
Я рождаюсь заново. Из каменного мешка — на земную поверхность. Передо мной возникает лицо Аббаса, я обнимаю его обеими руками, от стыда и позора прячу свою голову у него на груди. Я прошептала:
— Какую боль мы причинили тебе, лучше бы Господь совсем избавил тебя от нас…
Он ответил с нежностью:
— Мне причиняют боль только твои слова.
Я расплакалась, а он сказал:
— Сейчас мы должны быть благодарны. Давайте подумаем о будущем.
Я проговорила сдавленным голосом:
— Единственный мой сынок… Господь послал тебе испытание, отобрав жену и сына… Да и мы тебя не пожалели…
— Что было, то прошло…
С отцом он почти и словом не обмолвился. Как в былые времена нас собрала зала старого дома. Аббас заговорил:
— Прошу вас, не возвращайтесь к воспоминаниям прошлого.
Помолчал, потом добавил:
— Я тут думал кое о чем… Не хочет ли отец вернуться на прежнюю работу в театр?
Карам сказал:
— Нет, конечно. Черт их побери.
— Я хочу сделать из дома лавку, мы можем продать часть мебели и установить в доме жаровню. Торговать легко и прибыльно… Что вы об этом думаете?
Я сказала с благодарностью:
— Как скажешь, так и будет, сынок. Я молю Господа скоро о тебе услышать.
— Да поможет Господь. Я чувствую, что близок к успеху.
Я просила Бога помочь ему, пока однажды он не сказал нам, переводя взгляд с одного на другого:
— Вы должны поддерживать друг друга. Я не хочу слышать ничего плохого.
Я не сдержалась:
— Я все время мечтала жить с тобой!
— Если Всевышний пошлет мне успех, все изменится…
Карам холодно спросил:
— Ты не хочешь забрать ее к себе?
Аббас вспылил:
— Я требую, чтобы вы помогали друг другу! И сделаю все, что смогу, чтобы обеспечить вам достойную жизнь, но я требую от вас взаимной поддержки.
Какая поддержка?! Он ничего не знает. Слишком наивен, чтобы проникнуть в тайны изболевшегося сердца. Откуда ему знать о том, как жил его отец, ведь он не был в его шкуре, лишь постоянно видел его хмурым. Он поступает так, как подсказывает его любящее сердце, но неужели ему не понять, что он запирает двух врагов в одной клетке? Из одной тюрьмы в другую. От презрения к ненависти. У меня нет никакой надежды, сынок, только на твой успех, только чтобы ты вытащил меня из этой ненавистной камеры.
* * *
Я украдкой бросаю на него взгляд, он работает. Продает арахис, семечки, кукурузные хлопья, горох и бросает мелочь в наполовину выдвинутый ящик. И это после долгой привычки к несчетным криминальным прибылям! Не сомневаюсь, он мечтает о смертоносном наркотике, от которого против его желания излечила тюрьма. Если бы Аббас не поставил ему условие делить заработанное между нами, мы снова впали бы в нищету. Постоянно угрюмый, скорбную маску снимает только при покупателях. Он выглядит старше своего возраста лет на десять. Значит, я тоже постарела. Горькие тюремные дни… А ночь облавы, когда полицейские не переставали хлестать меня по лицу… Ах… подонки… Никто нас не навещал. Аль-Хиляли такая же мразь, как и Тарик Рамадан. Их продержали ночь в отделении, затем отпустили. А виновными оказались одни мы. Даже соседи говорят, что только несчастные держат ответ по закону. Они выражают нам соболезнования, злорадствуя над нашим горем. Но все же общаются с нами. Нет у меня иной надежды, сынок, кроме как на твой успех. Время идет, а мы не обменялись и словом. Злость жжет меня сильнее, чем раскаленная печь. Как же я несчастна, когда убираю ненавистный дом или готовлю еду. И досталась же мне такая судьба… Я была красавицей, образец нравственности и хорошего воспитания. Судьба… судьба… Кто мне объяснит, что скрывается за этим словом? Но Господь — с терпеливыми. Судьба вынесет свой приговор твоими устами, Аббас. Я не забуду, как ты пришел к нам вечером в день поминовения святого аль-Шаарани, не забуду твои слова, которые принесли мне облегчение и открыли врата небесные:
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!