Сент-Экзюпери, каким я его знал... - Леон Верт

Из окна второго этажа Сент-Экзюпери сразу же распознал в них деликатных людей и принял за своих. Это было похоже на фокус: из тысячи прохожих он выбрал именно этих двух. Такой выбор походил на трюк иллюзиониста, но мой друг, несомненно, был блестящим знатоком людей.

Пилот, поэт, физик, фокусник. Поначалу такое разнообразие талантов приводит в замешательство. Я видел предававшихся забавам ученых. Видел потуги литературных и театральных шутников казаться серьезными. Но ученый, изображая ребенка, выглядел смешным, как и шутник, изображавший философа.

Сент-Экзюпери был очень гармоничен. С непревзойденным изяществом он переходил от умозрительных построений к фокусам и наоборот. Порой мы не могли отличить серьезность его игр от воздушной легкости его размышлений. Он умел играть с животным, с ребенком, с костяшками домино, с системами.

Сколько в нем кажущихся контрастов! Он радуется ужасу жалкого кабака, балаганным чудесам и читает Платона в бараке дакарского аэродрома.

Он разбирается в хромосомах, генах и квантовой теории. Он отлично чувствует себя в пространстве Вселенной, среди планет, и в любой забегаловке. Так писатель Сент-Экзюпери возводит естественное в возвышенное и низводит возвышенное до естественного.

Помню один вечер в Луна-парке. Мы отправились туда вместе с Жаном Люка, его товарищем по Порт-Этьенну, и моим сыном, которому было тогда двенадцать лет. Мы даже не притворялись, будто жертвуем своими высокими умозрительными построениями, чтобы доставить удовольствие ребенку. Нас умчало такси. Мы постреляли из карабина. Сент-Экзюпери делал это с поразительной точностью, изумившей в свое время мавров в пустыне. Потом мы сели в дьявольскую лодку. Хитроумная игра зеркал создавала иллюзию, будто лодка вот-вот разобьется об искусственные скалы. Но главным аттракционом была огромная шевелюра невидимого великана, то натянутая, словно парус, то колышущаяся и трепещущая, грозившая запутать нас всех, как мух, в своей паутине.

За несколько дней до этого он вместе с Гийоме взобрался на башню парашютного аттракциона. «Нам никогда не было так страшно… – рассказывали они. – Мы не стали прыгать. Мы предоставили своим женам исполнить это опасное упражнение…»

Существует поэзия бистро, но существует и поэзия звезд. Нам случилось как-то поужинать в одном из тех русских кабачков, в ту пору модных, где снобы с удовольствием поглощали черную икру. Но мы предпочитали обычные бистро, где ужинают у стойки. Мне никогда не забыть бакалейной лавки-ресторана на улице Жи-ле-Кёр, которую содержали марсельцы, там на ужин подавали чесночный соус, на два дня погружавший вас в полудрему.

Сент-Экзюпери слыл кудесником картежных фокусов. Это не было искусством иллюзиониста. Это было нечто большее. Иллюзионист показывает фокус с помощью ловких рук. Он искусник ловкости. Работает засучив рукава.

А Сент-Экзюпери во время фокуса хранил задумчивый вид или притворялся, будто пронзает своего визави взглядом. Он изображал проницательность, а не колдовство. Создавалась иллюзия проникновения в мир, где невозможного попросту не существует. В условиях, превосходивших всякое понимание, он угадывал задуманную карту или ту, к которой кто-то прикасался. Стоило разбросать на столе тридцать две карты, и он создавал чудо. Напрасно какой-нибудь подозрительный или недоверчивый тип придирался по пустякам, мелочился, пытаясь отыскать некий промах. В ответ Сент-Экзюпери важно заявлял: «Я господин своего церемониала…»

Однажды он приземлился в Томбукту и был весьма неприветливо встречен полковником, управлявшим местностью. Тому не сообщили о приземлении пилота. Старший офицер был страшно недоволен. Но на столе лежала колода карт. И через пять минут этот офицер уже напоминал зачарованную птицу, прирученную лань.

Мне рассказывали, что в пустыне офицеры, бывшие студенты Политехнической школы, безуспешно пытались разгадать секрет Сент-Экзюпери с помощью интегралов и теории вероятности. У историка Люсьена Февра я собственными глазами видел, как преподобный отец Тери, ученый, специалист по Карлу Великому и его времени, умолял Сент-Экзюпери дать ему ключ к разгадке хотя бы одного из его фокусов.

Эти забавы не были столь легкомысленными, какими казались поначалу. Они представляли собой прекрасный психологический тест, позволяя различать два типа людей: с одной стороны, педантов, рационалистов с неверными рассуждениями; а с другой – тех, кто соглашается с фактом, что понимает не все, но доверяется чуду, а изумление не считает проявлением тупости.

Я знаю секрет одного из его фокусов, самого простого, для этого нужна лишь тренировка. Я мог бы его раскрыть. Но мало кто способен его повторить. Это психологический фокус, он основан на том, что человек выбирает карту в соответствии со своими ассоциациями и в зависимости от того, игрок он или нет.

Мой номер был более торжественным, но далеко не столь оригинальным. Я пытался без запинки продекламировать один из лучших пассажей Боссюэ: «Приобщаясь к принципам их морали, следует знать, какое суровое осуждение ждет ум, выставляющий себя напоказ, дабы отбросив все иные сопутствующие беды, найти забвение или забаву с целью усмирить терзания той безжалостной скуки, что составляет основу человеческой жизни с тех пор, как человек утратил интерес к Богу».

Однако, следует признаться, больше времени мы уделяли карточным фокусам, чем Боссюэ.

Возвращаясь из Флёрвиля, мы проезжали Турню. Сент-Экзюпери решил навестить друзей, живших в нескольких сотнях километров. Он не соглашался отпустить меня. Или, вернее, об этом и речи не шло. Я даже не стал ссылаться на светские приличия, стеснение – и для них, и для меня – из-за моего неожиданного появления у незнакомых людей. Столь мелочные расчеты, основанные на простодушной учтивости, по мнению Сент-Экзюпери, не соответствовали дружбе. Он приберегал их для одной из тех важных персон, о которой сказал так: «Я старался приноровиться к нему. Я говорил с ним о бридже, о гольфе, о политике и галстуках». И посему Сент-Экзюпери сел за руль видавшего виды «Бугатти», очень похожего на тех стариков, у которых в отличном состоянии сохранился только разум.

Поздно ночью мы постучали в дверь старинного жилища. Сначала я увидел сонных людей. Надо ли мне извиниться, как подобает в таких случаях? Какое там! Сент-Экзюпери улыбнулся, и хозяева сразу же расположились к нему; свет его улыбки будто озарил пространство. Он мог совершенно неожиданно завязывать отношения с людьми. Ибо обладал способностью не только завораживать детей, но и убеждать взрослых в том, что они на самом деле сродни сказочным персонажам.

Сент-Экзюпери так и не расстался с детством. Взрослые узнают себе подобных лишь по крупицам и обрывкам, плохо сочетающимся, смутно различимым в тусклом свете. Зато ребенок видит других при ярком освещении. И все они так же несомненны для него, как людоед или Спящая красавица. Для ребенка все правда. Сент-Экзюпери обладал искусством возвращать людям эту правду. Благодаря ему каждый в ту ночь мог почувствовать себя мальчиком с пальчик.