Ложа чернокнижников - Роберт Ирвин

Салли — Водолей. Она немножко похожа на Миа Фэрроу, до того как та подстриглась. («Каждый мужчина и каждая женщина — звезда», — как замечает Кроули.) А может, она похожа на Нико с конверта пластинки Велвет Андерграунд и Нико. (Велвет Андерграунд — я от них тащусь.) Салли любит свою свободу и не хочет оказаться в ловушке образа мыслей цивилов. Вообще все Водолеи любят необычное, и их представления все время меняются. Это время Салли. А времена сейчас странные. «Season of the Witch», то есть время ведьмы, как поет ее оракул — Донован.

Ложа произвела на нее дурное впечатление. Зато она балдеет от мистера Козмика. У них общие взгляды на Артура и Гвиневеру. Они оба думают, что Артур со своими рыцарями вернется и что миллионы ныне живущих увидят возрождение Камелота. Думаю, они пару раз переспали. Клево.

Днем дописывал дневник, глядя, как моя одежда крутится в стиральной машине, и лечил простуду. Вечером оделся для ужина. После выпускного бала я ни разу не надевал костюма. Галстук для меня — как веревка для висельника — наказание, налагаемое обществом. Потом поехал в «Веселого гусара», это в Сохо. Самочувствие было паршивое, и я догадывался, что бес, который заставляет меня делать то, чего я делать не хочу, пришел со мной в ресторан. В «Веселом гусаре» кругом красный плюш и темное лакированное дерево, это местечко, где полковник руриганской армии мог бы встречаться со своей любовницей — оперной дивой. Раньше мне никогда не приходилось бывать в подобных местах, но, по словам Фелтона, в Лондоне много куда более дорогих и престижных ресторанов. Мы намерены посетить их все по списку. Фелтон уже ждал меня, прихлебывая из стакана что-то зеленое. Я не привык есть так поздно. Но несмотря на то, что моя нервозность, должно быть, была сильно заметна, Фелтон настоял на том, чтобы нам принесли карту вин. Я здесь не для того, чтобы есть, а для очередного урока. Фелтон заказал бутылку монтраше и заставил меня повторять его действия: крутить бокал, присматриваясь и принюхиваясь к вину. Потом мы сделали по глоточку, сжав губы, как куриные гузки. Терпеть не могу пить глоточками. Хватить залпом — вот это по мне. Фелтону пришлось меня остановить, чтобы я не выпил все до дна. Монтраше — это крепкое сухое белое бургундское. У него цветочный букет и послевкусие медового дуба. От такого прекрасного белого вина я, наверное, должен был упасть в обморок, но на вкус оно было просто белое вино, и я его выпил. Не будь у меня простуды, я, возможно, извлек бы больше из этого урока. Тем не менее я должен запомнить все, что касается этого ритуала с картой вин. Это часть моей подготовки мага.

— Так где же, по мнению Салли, ты сейчас находишься? — спросил Фелтон, после того как мы кончили болтать о виноградниках Бургундии.

— Наверно, она думает, что я лежу больной.

Фелтон удовлетворенно кивнул и, повернувшись к официанту, попросил его принести нам бутылку кларета «О Брион», по возможности 47-го года, так, чтобы оно начало дышать, пока мы медленно расправляемся с монтраше — то есть настолько медленно, как будто эту бодягу нам сцеживали через капельницу. Потом Фелтон стал рассказывать мне о присутствующих. Вон там сидит офицер военной полиции по имени Том Драйберг. А вон там — писатель Ангус Уилсон. Я был под впечатлением от того, что нахожусь в одном зале с Уилсоном, пока не вспомнил, что «Аутсайдера» написал не Ангус Уилсон, а Колин Уилсон, его однофамилец. А кто такой Ангус — понятия не имею. Как бы там ни было, когда Фелтон и Магистр решат, что я готов, меня представят самым разным знаменитым и влиятельным людям.

— Мы готовим тебя к тому, чтобы ты вошел в элиту.

— Почему меня?

— Ложа ищет новых членов. Они должны быть молоды, но самое главное, они должны быть умны и хорошо образованы. Твое первоклассное образование — это солидная рекомендация. Хотя, по правде сказать, ты всего лишь социолог, а социология — это тот же социализм под личиной академической дисциплины…

Я стал было протестовать, но он снова смешно замахал своими жирными руками:

— Не хмурься так, Питер! Это совсем не идет твоему симпатичному лицу. Давай не будем ссориться из-за социологии! И все же ты должен согласиться, что у людей, занимающихся этой таинственной «наукой», нет литературного стиля, да и вообще стиля как такового. Это предмет для пролетариев.

Я приложил ухо к бутылке «О Брион» и притворился, что слушаю, как оно дышит. Фелтону это не понравилось, но он все же продолжал:

— Но Ложа хочет, чтобы ты продолжал свои занятия и получил докторскую степень. А там посмотрим. Через тридцать лет я хотел бы видеть тебя членом Коллегии Оксфорда, высокопоставленным чиновником на государственной службе или директором издательства. В некоторых из этих областей ты можешь преуспеть, работая заодно с Ложей. У нас уже есть богатые и могущественные протеже, занимающие самые высокие посты, и они помогут тебе стать одним из них. Известно ли тебе, что в Древнем Египте бедность считалась болезнью?

(Нет, я думаю, что старость — вот это на самом деле болезнь. Как только Фелтон может терпеть себя такого — с дряблой, отвислой кожей, — старую развалину? Однако я промолчал, а он, не зная, о чем я думаю, продолжал говорить. Какими бы оккультными способностями ни был наделен этот ученый доктор, телепатия явно не относится к их числу.)

— Наш премьер-министр может разглагольствовать о «бесклассовом обществе». На самом деле будущее принадлежит новой аристократии духа, представители которой будут набираться исключительно из тех, кто считает почетным долгом служить целям Великого Созидания. Знать, повелевать и молчать.

— О да! А кто будет решать, кому стать новым аристократом?

— Мы. И стесняться тут нечего.

— Тогда, значит, и мистер Козмик будет одним из новых Повелителей Духа?

— Мистер Козмик? А, ты имеешь в виду Дейвида Харгривза. Что ж, у этого молодого человека светлая голова, но у него совершенно отсутствует культура. Ты не согласен?

— Нет. У него есть рок-культура.

Фелтон словно только того и ждал.

— Ах да. Возможно, рок и представляет собой культуру в каком-нибудь ужасном социологическом смысле — нет, постой, постой, совсем забыл это новое слово. «Субкультура», «субкультура» для ленивых, немытых, нечленораздельно мычащих и лишенных слуха. Да, безусловно, это «субкультура», потому что у нее, несомненно, есть свои традиции, ритуалы, верховные жрецы, реликвии и даже ритуальные жертвоприношения. Тем не менее, если говорить серьезно, духовная пища, которую предлагает индустрия поп-музыки, это предательство трехтысячелетней Hochkultur[3]— Гомера, Вергилия, Данте, Парацельса, Гёте. Достаточно включить телевизор, чтобы увидеть картину нравственного хаоса.

Тут мне, разумеется, захотелось поспорить со всей этой тупоголовой правой риторикой. На своем опыте знаю, что, включив телик, остается только тупо смотреть на старперов, играющих в дурацкую викторину под названием «Выбери свое», или на кучку молодняка, вяло кувыркающегося в программе под названием «На старт, внимание, марш». Никакой картины нравственного хаоса. А так хотелось бы. Так или иначе, темы культурной политики мы за весь оставшийся вечер больше не касались.