Женщина из шелкового мира - Анна Берсенева

На улице уже стемнело. Ноябрьский вечерний мороз ущипнул Мадину за уши.

«Валяная шапка не помешала бы, — подумала она. — Можно и с бубенчиками».

Ей теперь в самом деле казалось, что она вполне могла бы носить такую же смешную шапку, как у Женьки. Все было возможно в этом легком городе, в этом пронизанном веселыми огнями сумраке, в этой счастливой жизни, которая все длилась и длилась и не собиралась уменьшаться в своем счастье…

— Никита давно знаком с Женей? — спросила Мадина.

Ей хотелось понять, долго ли могут продолжаться такие чудесные, такие чувственные и вместе с тем легкие отношения.

— Да сколько и со мной, — ответил Альгердас. — Ну да, почти столько же. Мы с Нэком месяц были знакомы, а потом Женька появилась. Он сразу преобразился, — хмыкнул он. — Одеваться стал по-другому, стричься. Даже походка изменилась. Вообще совершенно иначе стал выглядеть.

— Моложе? — спросила Мадина.

— Нет, не сказал бы. Даже наоборот: возраст стал заметнее. Не моложе, а бодрее, живее. Алертнее. Ну, и образ жизни изменился, конечно. Крышелазаньем вот увлекся. А то, говорит, раньше, кроме работы, только спать успевал, больше ни на что ни времени, ни сил не оставалось.

— Они вместе живут? — спросила Мадина.

Правда, она тут же сообразила, что Никита и Женька встретились в кафе не так, как встретились бы люди, которые расстались несколько часов назад в общем жилье.

— Да нет, у него же семья. Или он от жены ушел уже? Да, кажется, уже ушел.

Альгердас сказал об этом так, словно уход от жены разумелся сам собою и дело было только в сроках. Как к этому относиться, Мадина не знала. С одной стороны, конечно, жаль Никитину жену, но с другой — ее существование кажется таким призрачным, таким каким-то маловероятным, когда видишь искреннюю, совсем юную нежность, которая связывает Никиту и Женьку…

Клуб, в котором они встречались с Никитой, находился на Ленинском проспекте, неподалеку от дома, и они пошли пешком.

Мадине нравилось причудливое кружево старых переулков в центре, где-нибудь возле Чистых Прудов, но не меньше нравился ей и размах широких московских улиц — проспекта Мира, Ленинского, Кутузовского. И вечное их оживление, ночью лишь немного притихающее, нравилось тоже.

Альгердас жил в старом блочном доме рядом с Ленинским проспектом. В ту ночь, когда Мадина впервые попала сюда, она этих подробностей, конечно, не заметила. И уж тем более не заметила, далеко ли находится дом от метро. А теперь она знала, что от Калужской Заставы это совсем близко, что дом хоть и старый, но вполне приличный, правда, в подъезде пальмы в вазонах не растут, но и кошками все-таки не пахнет, что однокомнатная квартира не кажется тесной, потому что обставлена удобно и просто, без излишеств, что главный предмет в комнате — компьютер, который хоть и стоит бешеных денег, зато дает такие возможности в анимации, за которые никаких денег не жалко… Она знала теперь так много прекрасных подробностей его жизни! Она не специально их узнавала, просто они жили вместе так, что Мадина чувствовала себя с Альгердасом единым целым, и он, кажется, чувствовал то же самое, а потому подробности жизни друг друга становились им известны и понятны как-то сами собою, без усилия, без того труда и напряжения, которые вообще-то неизбежны в то время, когда люди привыкают друг к другу.

Они друг к другу как-то и не привыкали, просто стали жить общей жизнью, и сразу им стало казаться, что так было всегда.

Сначала Мадина удивлялась, как такое могло с ней произойти. Все-таки уж слишком не похожа была ее нынешняя жизнь с Альгердасом на ту жизнь, которую она вела до него, и не год ведь, не два, а с самого рождения.

Но потом это перестало ее удивлять.

А чему ей было удивляться? Ее прошлая жизнь проходила в том кругу, который она сама для себя очертила. Может, это был слишком замкнутый круг и слишком он выпадал из реальности, но зато в его пределах Мадина могла жить так, как это было необходимо ее сердцу и уму. В том ее зачарованном кругу не имели значения ориентиры и правила, которые имели значение для большинства знакомых ей людей.

В том ее личном кругу не обязательно было выходить замуж и даже не обязательно было иметь мужчину, за которого следовало стремиться выйти замуж. Зато в нем имел значение поцелуй Печорина и княжны Мери — Мадина любила Лермонтова и перечитывала его роман каждый раз, когда чувствовала в собственной жизни некоторую нетвердость, да и просто так она его перечитывала.

И птицы, низко перелетающие в прозрачном осеннем саду, имели в том ее мире большое значение. И яблоки, лежащие на дорожках вдоль облетающих розовых кустов. И шелест берез над гудящими рельсами. И… Весь он был подчинен чувствам, тот ее прежний мир, весь покоился на каких-то очень тонких основах.

И именно поэтому она так легко, без привыкания и труда, перешла в мир, связанный с Альгердасом. Значение чувств, их удельный вес в ее жизни при этом не изменился.

Мадина едва ли сумела бы высказать вслух это свое понимание. Да, пожалуй, и постеснялась бы она высказывать его Альгердасу. Но она почему-то знала, что и для него тонкая, едва называемая, но очень сильно ощутимая жизнь человеческого духа имеет такое же значение, как для нее.

Он был необычный человек, необычный мужчина, и необычность его заключалась именно в этом.

В комнате было тепло, монитор переливался в темноте таинственными огнями — уходя, Альгердас не выключил компьютер. При взгляде на эти ласковые переливы Мадина почувствовала, что сердце у нее заливается счастьем и волна этого счастья подбрасывает ее сердце вверх, к самому горлу.

— Ну вот, — сказал Альгердас. — Вот мы и дома. Есть хочешь?

— Ты хочешь? — спросила она.

— Нет. Доделаем фазовку?

— Да, — кивнула Мадина.

В анимационных терминах она разобралась довольно быстро, Альгердас без труда их ей объяснил. Фазовка — это была вставка между основными кадрами мультфильма кадров промежуточных. Это было необходимо, чтобы жесты и мимика персонажей выглядели живыми, последовательными. Альгердас как раз заканчивал сейчас свой новый фильм, небольшой, на три минуты; фазовка была одной из завершающих стадий работы.

В его мультфильме танцовщица кружилась в каком-то странном стремительном танце, похожем на танец дервишей, и вместе с ней начинала кружиться сначала маленькая травяная полянка вокруг нее, потом весь лес, а потом вся земля, которая, раскружившись, улетала во вселенскую бесконечность.

Движения танцовщицы Альгердас и соединял теперь фазовкой.

— Не устала? — спросил он, глядя на экран и водя мышкой по столу.

Картинка на экране менялась от каждого движения его руки и даже, Мадине казалось, вовсе без всяких движений — просто возникала в каком-то неуловимо новом качестве, тут же рассыпалась, снова соединялась, разбрызгивалась множеством искр, вдруг приобретала точные черты… Мадина сидела у Альгердаса за спиной и как завороженная наблюдала за жизнью, подчиняющейся движениям его пальцев.