Арина Родионовна - Михаил Филин

А спустя год или два после описанного волнения крестьян умер отец Ирины, Родион Яковлев, не доживший и до сорока лет. Семеро его детей, в возрасте от двух до шестнадцати лет, остались сиротами.

Очевидно, уже тогда, в конце 1760-х годов, Ирине Яковлевой пришлось не только помогать матери по хозяйству, но и работать вне дома наравне со взрослыми.

Положение Яковлевых стало особенно бедственным после кончины Петра Полуектова, их милостивца, случившейся в 1772 году. Тем не менее дети Лукерьи пережили эту мрачную пору, выросли и обзавелись семьями.

Выросла, терпеливо перенося лишения, и Ирина, обернулась невестой хоть куда. Каких-либо сведений о её житье-бытье с конца 1760-х и до начала 1780-х годов нет. Только в очередной исповедной росписи 1767 года искоркой мелькает имя крепостной девки (получившей 156-й номер), да и то возраст её указан грамотеем неверно[83].

А девка, трудившаяся до умопомрачения, всё ж таки не сникла, не зачерствела душою, не утратила интереса к жизни и её чудесам. Она была прекрасной певуньей, заводилой на деревенских посиделках, гуляньях и разудалых игрищах, которые проходили в парке, под сенью «вековых дубов и лип в два обхвата», или подле суйдовского пруда. Характерно: на одном из пушкинских рисунков 1828 года наша героиня запечатлена молодой, статной, круглолицей и весёлой, в сарафане и кокошнике[84], с пышной косой, покоящейся на девичьем плече. Думается, что этот графический профильный образ был навеян рассказами самой няни о былых временах. Свою юность неуимчивая[85] крестьянка и спустя полвека вспоминала с тёплым чувством; это отмечено, в частности, поэтом Николаем Языковым, который, познакомившись с Родионовной, писал о ней:

К своей весне переносилась Разгорячённою мечтой…

Уместно привести тут и слова самого Пушкина из письма к жене от 25 сентября 1835 года: «…Могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был» (XVI, 51). В няниной поговорке (ассоциирующейся с крылатым латинским Fuimus, что означает Мы были) слышится не только тоска по минувшему, но и довольство теми дарованными и невозвратными днями.

Грамоте она так и не обучилась — зато постигла иную, более высокую, науку: прониклась духом своего народа. От матери и стариков-соседей узнавала и запоминала Ирина сказки, былины, песни, поговорки и пословицы, «повести сказочно-бытового и демонологического характера: о разбойниках, привидениях, домовых, русалках и т. д.»[86]. Узнав же, начинала пересказывать или петь сама: сперва младшим братьям и сёстрам, потом кобринской детворе, подружкам. «…Весь сказочный русский мир был ей известен как нельзя лучше, — утверждал впоследствии пушкинист, — и передавала она его чрезвычайно оригинально»[87].

Где-то царствовала мудрая Екатерина, во дворцах заседали созванные Фелицею комиссии, шли войны с врагами внешними и ворами внутренними — в Суйде же самодержавно правил, принимал уложения, казнил и миловал рабов чёрный барин. И его генеральское слово, невзначай брошенное во время прогулки по тенистой липовой аллее, бывало для крепостных душ весомее, нежели длинные столичные манифесты, которые иногда оглашались с паперти.

А стоявший в парке каменный диван Абрама Петровича, высеченный из огромного валуна, крестьяне принимали за некоего зловредного лешака и, загодя крестясь, обходили стороной.

Генерал А. П. Ганнибал, увы, старел и всё больше сдавал: терял зрение, мучился от жестокой подагры. Подступали сроки — и наконец он, восьмидесятилетний, решил составить завещание. Оно было учинено в суйдовской церкви Воскресения Христова 13 июля 1776 года, в присутствии необходимых свидетелей, домочадцев старика и его духовного отца (иерея Сергия Романова), и не мешкая передано в Юстиц-коллегию. Согласно этому документу, движимое и недвижимое имение Абрама Петровича разделялось между его сыновьями — Иваном, Петром, Иосифом и Исааком Ганнибалами, которые, правда, могли вступить во владение наследством лишь после смерти жены генерала, Христины Матвеевны (Христины-Регины). Дочерям же (Софье, Елизавете и Анне) по данной духовной в земельных владениях было полностью отказано («совсем дела нет»)[88].

Из текста завещания следовало, что господином Ирины Яковлевой в недалёком будущем мог стать Иван Абрамович Ганнибал, так как именно к нему, по воле завещателя, отходила Суйда «со всеми ж ко оной мызе принадлежащими деревнями, что в них имеется мужеска и женска пола душ»[89].

По неясным причинам принявшие участие в процедуре составления Ганнибалова завещания не указали Ибрагиму на то, что подписанная им бумага вряд ли будет иметь юридическую силу: ведь она следовала нормам Петровской эпохи (в частности, установлению 1714 года о майорате), столь любезным арапу, которые были, однако, отменены высочайшим указом 1731 года. Оттого и раздел ингерманландского имущества между наследниками Абрама Петровича произошёл спустя несколько лет совсем не гладко, не по сценарию упорствующего генерала.

Христина Матвеевна Ганнибал скончалась в феврале или марте 1781 года[90]. А 14 мая того же года завершил свои дни (вследствие «главной» болезни) и восьмидесятипятилетний Абрам Петрович[91]. Супруги, прожившие бок о бок сорок восемь лет, были, по-видимому, и похоронены рядом, в суйдовском храме или подле него.