Усама - Леви Тидхар

– Толстенький и низенький, как я уже сказал, – откровенничал бармен. – Немного на гриб похож… к тому ж такой же белый. По-моему, на солнце бывать ему удается не часто.

Они с Джо обменялись взглядами. Ни тому, ни другому тоже не доводилось бывать на солнце часто.

– Знаете, где он живет?

Бармен покачал головой:

– Нет.

– Знаете, где его найти?

Бармен подумал. И ответил:

– Нет.

Джо подождал. Наконец очень неохотно бармен сообщил:

– Он сюда порой заходит. Если не сюда, то, знаете ли, по магазинам рядом ходит. По секс-шопам. Они продают его книжки. А еще ему нравится девочек снимать. Вроде вашей пьющей приятельницы. Только у Папы До обычно денег не бывает.

– Видели его недавно?

Бармен отрицательно повел головой.

Так было тогда. Джо втащил себя обратно в настоящее, ровный баюкающий звук проектора в будке наверху одеялом наваливался на него. Не помогало. Он решил, что что-то не так с фильмом, черно-белые фигуры вытворяли что-то чуждое, пока он был в отключке, и с той стороны экрана. Другие зрители, казалось, отключились на своих местах – согбенные статуи из изъеденного ветрами камня.

На экране участники дурашливой интермедии устраивали вечеринку. Высокорослая женщина выходила замуж за карлика. Вокруг стола собрались пары сочетающихся близнецов: две девушки без рук, безногий мужчина с другим, вовсе без конечностей, лилипут с головкой, напоминающей птичью, мужчина – живой скелет, фигура, одна сторона которой была мужчиной, а другая – женщиной, карлики и прочие. Они кричали. Слова эхом расходились по темному зрительному залу. «Один из нас, – орали участники дурацкой вечеринки. – Один из нас. Один из нас». Джо попробовал прикурить сигарету и увидел, как трясется у него рука. Он встал с места, торопливо прошел через заднюю дверь, через узкий коридор в молчаливое, пустое фойе, а потом и в ночь на улице. Воздух казался влажным, лихорадящим, но не как в тропиках: запах города висел в нем скомканным бельем для стирки, запах плит тротуаров, бетонных кварталов, машин и газов, дыма, пищи и мочи, пролитого спиртного и пролитых слез – то был запах многих жизней. Джо прошагал обратно к себе в гостиницу по пустынным улицам, взобрался по молчаливым пролетам лестницы к себе в номер – и сон наконец-то овладел им.

Отыскать толстяка оказалось нелегко. Утром Джо проснулся рано, выпил кофе, стоя у уличного киоска с высившейся над головой базиликой Сакре-Кер. Доехал на метро до бульвара Омани, уже к открытию расположился возле почтового отделения в доме № 102.

Джо был первым посетителем.

Почтовый ящик он обнаружил довольно легко. Под почту было отдано старое, запущенное помещение на первом этаже 102-го дома. Выше находились жилые квартиры. Внутри шум уличного движения как-то странно утих, и освещение тоже как-то сникло, пол был из подкрашенного цемента, а пятна на полу и на стенах могли быть как застарелыми пятнами крови, сохранившимися еще с Германской войны, так и пятнами пролитого кофе – ни так ни сяк впечатления они не производили. Женщина, несшая охрану у абонентских ящиков, документов у него не спросила, но он все равно старательно напоказ бренчал ключами в кармане и двигался уверенно, словно бы всего лишь утреннюю почту забрать. Почти всю стену занимали многочисленные ряды деревянных дверок встроенных ящиков. Их были тысячи: первые посетители уже заходили, каждый был укрыт в свою собственную личную вселенную, каждый шел к своему собственному адресочку, и на время у Джо появилось ощущение весомости того, что их там ожидало, давящая прорва писем, ждущих сразу за деревянными дверками, за кустарными деревянными стеночками и металлическими решетками, отделявшими внутреннюю часть этой охраняемой заставы от наружной. Он раздумывал о необузданной почте, вольно жившей за этими дверками, об утерянной почте как о захороненном сокровище, ждущем, когда его откопают в темных, со множеством ловушек гробницах, о почте, которой там не было, но которую ждали и на которую надеялись, о нереальных письмах, которым никогда не быть написанными или доставленными, но на какие все равно каждый день возлагались надежды, какие все равно ждали вопреки всем надеждам. «Мы допустили ошибку: ваша дочь жива. Убедительно просим принять наши извинения, ваш сын, как выяснилось, в добром здравии и сейчас возвращается домой». Потом он тряхнул головой, потому что опять ударился в фантазии, определил, где находится нужный ящик, теперь ему всего-то и оставалось, что ждать того, кто придет забрать почту, поскольку единственное, что должен делать издатель каждый день, если в этот день ему больше нечем заняться, это просматривать почту. Его подмывало сломать замок и заглянуть внутрь ящика, но он решил такого не вытворять. Позже будет время, а пока ему нужно только наблюдать и ждать: это и составляет девяносто пять процентов житья-бытья сыщика.

Полдень миновал, а он так и не заметил никого, попадающего под описание Пападопулуса. В час дня он купил полбатона с ветчиной, сыром и тоненьким слоем майонеза, запил это двумя чашечками черного кофе. В половине второго пришлось заняться поисками туалета, каковой наконец-то был найден в местном баре, где Джо очень неохотно разрешили им воспользоваться. В два часа ему показалось, что он увидел человека, похожего на описание, и следовал за ним в течение сорока пяти минут с зигзагами, поворотами и остановками, дело, казалось, выгорает, до того пока мужчина не зашел в конце концов в мясную лавку на Рю-де-Лондре, в витрине которой свинячьи головы скорбно пялились на улицу: мужчина повернул на двери табличку с «закрыто» на «открыто», надел белый фартук и встал за стойку.

Джо решил счесть день удачным. На обратном пути перед ним выросла серая громада вокзала Сен-Лазар, и он смотрел, как разбегались от него темные рельсовые пути, словно паучьи жала, они сходились, пересекались, и большие металлические тягловые звери тащились по ним, расходясь по земле. Ноги принесли его к задней части вокзала. Там раскинулась дикая пустошь, что было неожиданно. За воротами, позади вокзального здания землю грязнили ямы со стоячей водой, а среди них, будто на прихотливом натюрморте, разбросано брошенное барахло, поломанное и негодное, эдакое жертвенное приношение Сен-Лазару. Джо приостановился, когда его ботинки захлюпали по воде, и засмотрелся на мужчину, прыгавшего с лежавшей в воде деревянной стремянки, его отражение держалось на гладкой поверхности воды. Он видел велосипедные шины, трубы какие-то, намокшую газету, военную каску, бельевые прищепки, сломанный фонарь, ящик из-под пивных банок, пару очков без стекол, игрушечную обезьянку с вырванными глазами, какую-то штуку, похожую на внутренности невесть какого электронного устройства (сплошные проводки, медь, сложный узор из прямых линий), молочную бутылку, пустую сигаретную пачку, плавающий корешок билета (то ли на поезд, то ли в кино), сломанный карандаш, белую туалетную бумагу, разбросанную там и сям, будто бинты, сорванные с поднимающегося трупа. Все это, а еще, пока взгляд его скользил по морю обломков, обозревая географию брошенных человеческих жизней, и не наткнулся там, слева, на скрывающиеся за углом – черные начищенные туфли.