Спаси моего сына - Полина Рей

– А я-то здесь причём? Вы к отцу Марка обратитесь.

– Нет у меня времени на это.

Она мчится мимо сына и через мгновение скрывается из виду. Ловлю себя на том, что подаюсь за ней. Делаю несколько шагов по коридору, но быстро понимаю всю тщетность попытки удержать эту ужасную Свету. А она и вправду ужасная – иначе бы не привела отдавать своего собственного ребёнка. И не сказала бы при нём настолько чудовищных слов. И о чём вообще она думает? Что подобные действия избавят её от органов опеки? Не подведут к тому, что их с Верниковским сын окажется в детском доме? А она ведь права… у меня рука не поднимется вызвать полицию и отдать его им. Знает наверняка, что дождусь Даню, а пока побуду «нянькой».

Когда разворачиваюсь к Марку, у меня сердце от ужаса начинает в горле колотиться. Он стоит, сгорбившись, как маленький старичок, и только впивается руками в лямки своего рюкзака.

И что мне с этим всем делать? Не оставлять же его здесь, в общем коридоре?

– Заходи, – шепчу едва слышно, кивая на открытую в квартиру дверь.

Марк бросает на меня быстрый затравленный взгляд, после чего переступает порог моего жилища и застывает в прихожей.

Первым делом начинаю набирать номер Даниила. Это ведь его ребёнок сейчас стоит соляным столпом в некогда нашей квартире. Это ведь он окунул меня во всё это дерьмо. Так что пусть разгребает всё, во что вляпался и вляпал меня.

– Сонь, я сейчас на совещании. В командировке, – тихо говорит муж. – У тебя что-то срочное?

И я отвечаю, испытывая мстительное удовлетворение, но отойдя в сторону, чтобы меня не слышал Марк. Пожалуй, для него достаточно на сегодня.

– Да! У меня что-то очень срочное. Мать твоего сына привела мне вашего ребёнка. И оставила со словами «забери его». Или твоё совещание важнее?

Я слышу, как собственное сердце с грохотом колотится о грудную клетку. Бросаю быстрый взгляд в сторону прихожей. Марк не шелохнулся. Так и стоит, глядя в одну точку. В груди жжет. Печет так, что мне трудно дышать. Опять, в который раз. Только теперь это чувство связано с чужим ребенком.

– Сонь, я сейчас всё брошу и приеду, – глухо говорит Даня, и я отключаю связь.

Конечно, он всё бросит и приедет. Потому что на кону – его сын. Сделал бы то же самое, если бы я позвонила и сказала, что у меня, например, предсмертное состояние и я могу в любой момент отправиться к праотцам? Я очень в этом сомневаюсь.

И как так вышло, что, по сути, я соревнуюсь с ребёнком? Беззащитным, который ни в чём не виноват…

Выхожу в прихожую и сажусь на банкетку напротив малыша. Вернее, с трудом опускаюсь на неё, потому что ноги не держат. Смотрю на Марка, а он так и не поднимает головы. Боже, как же много в нём от мужа! Как же они похожи! До чёрточки, каждую из которых я успела изучить досконально. До мимики, даже когда Марк просто поджимает губы и смотрит в одну точку.

И вместо того, чтобы просто оставить его так, встать и уйти, или позвонить свекрови с известием, что её внук у меня, я тихо говорю:

– Хочешь, поедим пельменей? Больше у меня ничего съедобного, кажется, нет.

Я с болью в сердце вижу, как Марк вскидывает на меня взгляд, смотрит с надеждой, от которой мурашки по телу.

И кивает.

Скинув рюкзачок в прихожей, малыш смотрит на меня вопросительно.

– Если ты о том, где твой папа, то он скоро приедет. Я ему уже позвонила.

Марк серьёзно хмурит брови, но спрашивает совсем не об этом:

– А можно руки помыть? Папа всегда, когда мы с ним куда-то ходим, говорит, что перед едой нужно мыть руки.

Я делаю жадный вдох. Невольное напоминание о второй жизни мужа режет по-живому, несмотря на то, что я вроде как уже начала свыкаться с этой мыслью.

– Правильно папа твой говорит. Пойдём.

В ванной Марк тщательно и с мылом трёт маленькие ладошки. Он такой сосредоточенный, что мне кажется, будто его вообще ничего кругом не интересует. А я исподволь наблюдаю за ребёнком, и понимаю, что это своего рода мазохизм. Впрочем, долго не выдерживаю. Отворачиваюсь и говорю:

– Как закончишь, выйдешь и направо. Там кухня. Пойду пельмени вариться поставлю.

Больше не глядя на ребёнка Верниковского, сбегаю туда, где могу побыть наедине с собой хотя бы минуту. Слишком маленький срок, чтобы попытаться прийти в себя, но хотя бы крохотная передышка нужна мне как воздух.

Водрузив кастрюльку с водой на плиту, включаю конфорку. У меня в голове не укладывается, что произошло каких-то пятнадцать минут назад. Как вообще мать в здравом уме может такое сделать? Да, со слов свекрови, Света относилась к ребёнку неподобающе, но… я почему-то решила, что она пару раз шлёпнула Марка, да и только. Впрочем, от пары шлепков, наверное, дети не сбегают.

Развернувшись, собираюсь вынуть из холодильника пельмени, но тут же мой взгляд натыкается на застывшего у порога кухни Марка. Он смотрит на меня так, словно я могу в любой момент его прогнать.

– Проходи. Садись за стол. Лучше на диван, там удобнее, – говорю ему как можно спокойнее.

Он тут же повинуется. Забирается на диван и тихо застывает на месте. Я же вытаскиваю пельмени, солю воду и жду, пока та закипит.

Молчание кажется жутковатым. Вот она я – на нашей с Даней кухне. И вот оно – живое напоминание о предательстве, длиною в шесть лет. Сидит в паре метров от меня и молчит.

– Значит, во сне меня видел? Что я там делала?

Я задаю этот вопрос хриплым голосом, как будто мне горло изнутри наждачкой натёрли. Зачем вообще спрашиваю? Не знаю. Вполне возможно, Верниковский в ближайшем пригороде и скоро примчится. Чёрт! И почему у меня мысли не возникло спросить его об этом?

– Вы в самолёте летите. И рядом собачка… смешная такая. – Он улыбается мне, но тут же хмурится. – И вы мне имя своё не сказали.

Ага, вот оно, значит, как. С собачкой я лечу. Но это ерунда. Не ерунда другое. Значит, Верниковский не удосужился объяснить Марку, что за «тётя» прибыла в дом, где он прятался.

– Меня Софьей зовут. Но ты можешь называть меня Соней.

Злость на Даню захлёстывает, но его сын ни в чём не виноват. Правда, в последнее время приходится напоминать себе об этом всё чаще.

– Соня. – Марк словно бы радуется, что меня зовут именно так. – А папа так и говорил, что вас зовут Соня.

Я сыплю пельмени в закипевшую воду. Хотела ведь положить не слишком много, потому что Марк вряд ли осилит двадцать штук, а у меня аппетита нет. Но выходит так, что в кастрюльке оказывается едва ли не вся пачка.

– А кто я папе твоему, он не говорил? – осторожно уточняю, уже заранее не зная, что стану отвечать, если Марк начнёт расспрашивать.

– Говорил, – кивает он. – Сказал, что вы – папина жена.

Он произносит эти слова с какой-то… гордостью, что ли. А меня изнутри начинает колотить крупной дрожью.