1968: Исторический роман в эпизодах - Патрик Рамбо

— Мы займем Сорбонну!

— Тем лучше, — добавила Теодора. — Хорошо бы забрать оттуда мой мопед. Я его как раз на днях там припарковала, а теперь из-за жандармов к нему не пробраться…

Они втроем обняли друг друга за плечи и, громко смеясь, зашагали по Архиепископскому мосту.

В сумерках, обеими руками ухватившись за черенок лопаты, Родриго разбил переднее стекло «мерседеса», стоявшего у тротуара. Он просунул руку внутрь, разблокировал дверцу, открыл ее, проскользнул на сиденье из рыжеватой кожи, чтобы снять машину с тормоза и повернуть руль. Кучка лицеистов вытолкала машину на середину улицы, упираясь плечами и коленями, чтобы перевернуть «мерседес» на бок.

— Эй! Ролан, не зевай, иди лучше помоги! — крикнул Родриго Порталье, который стоял с кислой миной, засунув руки в карманы.

Он узнал, что Марианна не придет, и проклинал ее за то, что она предпочла маоистов. Ей, видите ли, понравилось, что китайцы промаршировали по Пекину с криками: «Да здравствует Парижская коммуна!» «Что за дурацкая любовь к экзотике», — думал Порталье. Марианна испортила ему праздник, а ведь это был настоящий импровизированный праздник, бурный, ни на что не похожий: уже двадцать восемь баррикад выросло на улице Гей-Люссака и на других узких, крутых и кривых улочках, которые будет легко удержать. Баррикады строили ради удовольствия, братаясь на ходу, они вырастали одна за другой и были опасны, поскольку оттуда некуда было отступать, если полицейские в касках, длинных черных плащ-палатках, поблескивавших при свете фонарей, и огромных очках перейдут в атаку. Стражи порядка виднелись вдалеке, возле высоких решеток Люксембургского сада, они стояли там уже несколько часов.

Вчера, в ночь с пятницы на субботу, допоздна велись переговоры между студенческими профсоюзами, ректором, префектом и министерствами, но каждая из сторон тянула одеяло на себя. Вскоре после полуночи улицу покинули дисциплинированные представители Студенческого союза, потом лицеисты (за некоторыми из них приходили родители, чтобы увести домой), потом те, кто устал и надеялся попасть на последний поезд метро, потом под всеобщий свист ретировались троцкисты, объявив баррикады мелкобуржуазными штучками и неся впереди красный флаг. Наконец маоисты с презрительными минами отошли к Пантеону и закрылись в здании Эколь нормаль на улице Ульм, которое со своими двориками, садами и статуями мудрецов напоминало монастырь. Остались самые убежденные и восторженные, они обращались друг к другу на ты, называли друг друга товарищами и не знали, куда все это приведет.

Огромный «мерседес» цвета металлик теперь лежал на боку, мятежники заполняли пустые пространства между машинами, служившими основой для баррикады. Студенты передавали друг другу ветки платана, срубленного чуть дальше по бульвару, несмотря на протесты дамы в халате, которая сокрушенно сетовала: «Остолопы! Вы хоть представляете себе, сколько лет должно пройти, чтобы выросло такое дерево?» Из рук в руки переходили мусорные контейнеры, мешки с цементом с соседней стройки, обломки изгородей, решетки, балки из дома, идущего на слом. Студенты-медики раздобыли вагонетку, которую теперь нагружали булыжниками, сооружение становилось все солиднее и доросло почти до трех метров. Марко и Порталье, которым передалось общее возбуждение, натянули железную проволоку в нескольких сантиментах от земли, чтобы нападающие зацепились башмаками, когда, высоко задрав нос, бросятся в атаку.

В окнах домов горел свет, так что улица Гей-Люссака была освещена, как зрительный зал в опере. Многие окрестные жители с одобрением смотрели на возводимую крепость со своих кованых железных балконов. Какая-то роскошно одетая дама принесла гренок, другая — минеральной воды и холодного цыпленка, которого все делили прямо руками. Лавочники открывали свои кладовые, чтобы поддержать восставших. Владелец кафе принес ящик пива и открывалку: «Жандармы расколотили мне витрину, так что пусть получают!» Эти люди вели себя так, будто они пришли поддержать собственных детей. Все действовали без чьих-либо указаний, без подготовки и были охвачены ничем не замутненной радостью. Порталье решил забыть эту дурочку Марианну, охваченный неким доселе неведомым всеобщим опьянением, передававшимся, как электрический заряд. Он вспомнил молодого Виктора Гюго, когда тот в 1832 году увидел на углу переулка Сомон и улицы Моноргей баррикады, которые потом описал в «Отверженных». Порталье со всей яркостью ощутил, что сам входит в историю. Он обернулся, узнав полунасмешливый, полубезумный голос Марко:

— Вот чокнутая!

— А что? — парировала Теодора, — У меня с собой лыжные очки, мотоциклетная каска и даже пол-лимона, чтобы держать во рту под платком!

— Ты думаешь, далеко убежишь в таких туфлях на каблуках?

— Дружок, каблучки у меня низкие, а в кедах я вообще не могу ходить.

— По-моему, мне все это снится.

— Мы все тут как во сне, — сказал Порталье, радостно улыбаясь, — и это классно!

— Спасибо, Ролан, — сказала Тео и поцеловала его в щеку.

— Ты что, маслом намазалась?

— Кремом, чтобы защитить кожу от газа. Я в одной листовке прочла.

Недалеко от них бородатый студент писал черной краской на стене дома: «Под булыжниками — пляж»[39]. Порталье спросил почему, и тот указал на разобранную мостовую:

— Смотри, внизу песок такой же светлый, как на берегу моря.

— Ты прав, товарищ. Как тебя зовут?

— Киллиан Фрич.

— Непросто запомнить, не то что твою фразу.

Полицейский Миссон ругался про себя. И как его угораздило выбрать такую профессию? Да и был ли у него выбор? Ему приходилось бывать и батраком, и учеником мясника в Рубе. Чтобы добиться расположения кюре, который исповедовал их семью, он в детстве даже пел в церковном хоре по воскресеньям. В двадцать лет Миссон устроился в полицию, чтобы никогда больше не голодать. В Париже стоял на вахте у дверей разных министерств, под дождем, на ветру, не произнося ни слова, как какое-то растение. Потом в комиссариате его отправили следить за общественным порядком на улице и ловить карманников. Сначала он снимал комнатку на бульваре Рошешуар, под самой крышей, потом женился на консьержке, которую ни с того ни с сего бросил пьянчуга-муж. А теперь его мобилизовали как солдата, из-за этих идиотов-студентов, у которых и так все есть с самого рождения, а они требуют еще большего. Он чувствовал, что враждебность с каждым днем нарастает, подпитываемая ложными слухами о смертельных газах и о погибших. Миссон ругался, постукивая подошвой об асфальт. В службах охраны порядка нарастало недовольство, грозившее беспорядками. Старшие по званию спали в своих командирских машинах. В комиссариате выдали несъедобный свиной паштет и черствый хлеб, полицейским приходилось скидываться, чтобы прикупить провизии у торговцев, но и это становилось непросто. Пелле вернулся из бакалейной лавки не солоно хлебавши: там отказывались обслуживать полицию, которая якобы распугивает клиентов. Это было уж слишком!