Пуговицы - Ирэн Роздобудько

Словом, жизнь налаживалась, капитализм постепенно вступал в свои права, а я с головой окунулся в новую игру, и она мне понравилась. Когда шефа благополучно отправили на заслуженный отдых, наш рекламный отдел уже процветал махровым цветом, а всю съемочную группу сотрясали цунами цинизма. Через три года мы были нарасхват, а у меня появились заказчики из других городов… Настоящий успех пришел после того, как я снял (все снимал и придумывал сам) музыкальный клип для дочки местного авторитета. Его крутили несколько месяцев по всем каналам, а мне начали позванивать из столицы…

Что странно — я чувствовал, что снова начинаю функционировать, как на войне. Тихое болото кинотеатра, по крайней мере, давало мне возможность чувствовать себя свободным. Я больше не был представителем «потерянного поколения», дистанция жизни удлинялась с каждым днем, и нужно было развивать легкие. Проснулся ли во мне вкус к жизни? Вкус к богатой жизни — это точно. А главное, я вдруг понял, что эту жизнь могу создать сам, своей головой. Это было приятное ощущение. Я представлял, что вскоре смогу вознестись так высоко, что у меня хватит сил, средств и нужных связей для того, чтобы наконец сделать что-то настоящее. И я знал что — сниму фильм под названием «Безумие», а вернее восстановлю его. Глупости! Все не так! Почему я до сих пор не мог сказать правду? Я найду Елизавету Тенецкую и предложу ей снять этот фильм. Это будет деловая встреча и деловое предложение.

…В декабре 1994 года я въехал в город своего детства победителем. Мне дали огромный по тем временам оклад, который предполагал стабильное увеличение. Я был нужен. Меня ждали. У меня было множество планов и свежих идей. Я не был готов только к одному — услышать: «Богач, я не люблю тебя!»

1996 год Денис

1

Я жил в просторной двухкомнатной квартире неподалеку от телецентра. Два раза в неделю заезжал к родителям, загружая их всегда полупустой холодильник разной снедью, которую мог достать в специализированных магазинах или же у своих заказчиков. Здесь я окунулся в совершенно другую жизнь. Время митингов, которое обошло меня в провинции (ибо там было тихо, как в пустынном оазисе), уже закончилось, началось время пустых прилавков, будоражащих телепередач, «купонов», миллионных купюр накануне денежной реформы и сериалов. Из-за последнего фактора работы у меня было хоть отбавляй — каждая тридцатиминутная серия отбивалась рекламным блоком. Я себя ненавидел и уж точно никак не мог повторить вслед за некогда обожаемой Ахматовой, что был с народом — «там, где мой народ, к несчастью, был»… Я не хватал брусочки сливочного масла, едва его вывозили в торговый зал универсама, не варил гороховый суп и не обсуждал цены. Из дремучего «совка» сразу перенесся в лагерь махрового капитализма. Как непутевый ученик, я пропустил несколько учебных лет. В то время, когда я выковыривал кровь и грязь из-под ногтей в Афгане, мои ровесники приходили в шок от публикаций в «Огоньке» и приставали с обвинениями к своим старикам, требуя суда над «коммуняками». В «уездном городе N», в этой тихой заводи, я практически ничего не знал о митингах, студенческих голодовках, возникновении многопартийной системы в парламенте и страстей вокруг национальной символики. Увы. Я стал обывателем, которому подвернулась возможность сытно есть и подниматься вверх даже не по лестнице — эскалатором. Чтобы окончательно не утратить уважение к себе, в первые два года пребывания в столице я написал и защитил диссертацию в «альма матер» по теме «Манипулятивные технологии в системе массовых коммуникаций». И снова попал в яблочко! Это было практически новое слово в развивающемся рекламном бизнесе. Помимо основной работы я получил предложение два раза в неделю читать лекции студентам на сценарном отделении кафедры института кинематографии. В меня влюблялись студентки, я водил их в «Националь» и угощал суши. Мимо, мимо…

Из старых приятелей на поверхности остался только Макс, тот самый, с которым мы отдыхали в пансионате после поступления в институт сто лет назад. Он сам нашел меня после того, как диссертация стала притчей во языцех среди телевизионщиков. Я пригласил его поужинать в «Националь».

Когда мы встретились у входа в ресторан, я не узнал Макса. Он здорово изменился, покруглел. Он растерянно топтался на пороге у стеклянных дверей и, едва завидев меня, произнес:

— Ну ты, старик, крутой! Да здесь же бешеные цены!

Меня передернуло. Со времен службы в кинотеатре терпеть не могу разговоров о ценах и деньгах!

— Все будет за мой счет! — буркнул я и толкнул дверь.

Швейцар (кстати, бывший «афганец», с которым я как-то разговорился, а потом давал щедрые чаевые) вежливо нам поклонился, отчего Максово и без того красное лицо пошло пунцовыми пятнами. Я заказал множество вкусных вещей, водки и коньяка. И пока все это несли вышколенные годами обслуживания иностранцев официанты, вдруг понял, что нам совершенно не о чем говорить. Моя голова была забита новым проектом, недоступным для Максового понимания, он же, очевидно, считал меня снобом, недорезанным буржуем и вообще — предателем. Мы выпили по первой.

— О чем твой диссер, Дэн? — спросил Макс.

Я вкратце изложил суть, с каждым словом убеждаясь, что зря трачу время — классовая ненависть так и перла из глаз приятеля.

— Что знаешь о наших? — решил сменить тему я и тут же пожалел об этом. Ибо услышал малоприятные вещи: кто-то спился, так и не сняв ни одного кадра, кто-то уехал на заработки, кто перебивается в бюро ритуальных услуг, снимая похороны и свадьбы… Многие с головой ушли в политику. Оказалось, что я после своего ухода в армию прослыл на курсе героем, обо мне говорили и были уверены, что я геройски погиб.

— Кстати, — как можно непринужденнее сказал я. — А как поживает… та наша кураторша — Елизавета Тенецкая?…

— Она давно уже не Тенецкая, — ухмыльнулся Макс. — Разве ты не знаешь? Она… — Макс назвал известную фамилию одного из лидеров националистической партии.

— Вот как… — чтобы не молчать, произнес я.

— Да, да. Он ведь тогда, оказывается, сидел. А теперь — шишка!

Видя мою полную безграмотность, Макс пустился в длинный политический экскурс.

— Да ты ж, кажется, любезничал с его женушкой, — вдруг хлопнул себя по коленкам Макс. — Ну, да! Помнишь? Вас еще потеряли во время экскурсии. Неужели забыл?

— Что-то припоминаю, — сказал я. — Но смутно… Значит, она теперь домохозяйка?

— Ну ты темный! — возмутился приятель. — Да она же сейчас достаточно известна, особенно в твоих, телевизионных, кругах. О ней много говорили года три-четыре назад, когда ты в своей хацапетовке коров доил. Она ездила в Литву, когда там танки обстреливали телецентр, сняла потрясающий фильм. Да и в Москву к Белому дому тоже ездила. Самые крутые фильмы были, кстати. Талант не пропьешь!

— А что, она пила? — не понял я.

— Да нет, это выражение есть такое, мусульманин ты темный! Дождалась бабенка своего звездного часа. А бабенка, скажу тебе, была то, что надо… Но никто за ней и ухлестнуть не успел: как только тебя в армию забрали, ее и турнули с кафедры. Наши девчонки говорили, что работала она где придется… Чуть ли не подъезды мыла. Вот такие дела.