Сады Виверны - Юрий Буйда

Я с облегчением вздохнул и лег на спину, чтобы в позе Медора сполна насладиться торжеством здравого смысла, пока Анжелика скачет верхом по цветущим лугам Амура.

Мы покинули дом затемно.

Мадонна Вероника заранее позаботилась о провизии, одежде и транспорте для нашей больной, поэтому утром нам осталось только усадить Неллу и Нотту в телегу, вскочить на коней, построиться в походный порядок и двинуться в путь – впереди меднолобый Капата, за ним дон Чема и я, окруженные саксонцами, за нами повозки с женщинами и дорожными припасами, а замыкали строй двое надежных воинов – тощий Крукко в островерхом шлеме и квадратный Калабрага в берете набекрень.

Я оглянулся, когда мы проезжали ворота, – посреди двора в окружении слуг стояла мона Вера – высокая, прямая, она смотрела нам вслед, но лицо ее было бесстрастным, как и у дона Чемы, который смотрел перед собой.

Это был тот редкий случай, когда домоправительница надела золотой наволосник – подарок хозяина, и все это заметили. А ее руки обтягивали наимоднейшие перчатки из куриной кожи, стоившие дону Чеме, наверное, не меньше, чем хороший пуффер.

Сердце мое сжалось, когда я подумал о доне Чеме и мадонне Веронике, не проронивших ни вздоха при прощании.

И никогда я не видел, чтобы дон Чема так сильно хромал, когда шел к своему коню.

Я замедлил ход, поравнялся с телегой и заглянул под навес, но Нотта и Нелла крепко спали, обнявшись во сне, и я пришпорил коня, чтобы догнать господина.

У подножия Авентинского холма Капата свернул в какой-то тесный проулок, и вскоре мы остановились, упершись в древние развалины, поросшие кустами и деревьями.

Капитан послал одного из саксонцев на разведку, а когда тот вернулся, зажег факел и медленно поехал вперед. Мы последовали за ним, то и дело уклоняясь от веток, и через сто шагов оказались под низкими сводами, с которых свисали пряди мха. Под ногами коней плескалась вода.

– Не хотелось бы привлекать внимание случайных людей, – невозмутимо объяснил дон Чема. – Мы должны остаться живыми, а не прославленными.

Забегая вперед, замечу, что этим принципом дон Чема руководствовался на протяжении всего нашего пути, поэтому мы объехали стороной и Перуджу, и Урбино, не стали появляться и в Парме.

Подземелье тянулось, кажется, подо всем Римом. По бокам то и дело открывались входы в другие тоннели, наш потолок то понижался, заставляя всадников ложиться на конские шеи, то вдруг пропадал высоко во тьме. В некоторых местах мы оказывались на пересечениях тоннелей с Великой Клоакой и ускоряли шаг, чтобы сбежать от запаха нечистот, бурлящими потоками стремившихся к Тибру. Несколько раз нам приходилось спешиваться, чтобы помочь лошадям, тянувшим повозки через каменные осыпи. Иногда на стенах встречались изображения креста и надписи по-гречески, по-еврейски и на неведомых языках. Под ногами хрустели черепа и кости безвестных мучеников, нашедших смерть в римских катакомбах. Журчала вода, попискивали летучие мыши, пахло гнилью.

Только в полдень мы выбрались к свету и оказались на Кассиевой дороге, которая вела на север. Нам была нужна Америнова дорога, ответвлявшаяся от Кассиевой и проложенная до Перуджи.

– Deus vult![34] – сказал дон Чема, пуская коня короткой рысью.

Я никак не ожидал, что дон Чема относится к нашей миссии с такой же серьезностью, с какой 26 ноября 1095 года христиане, участники Клермонского собора, на призыв папы Урбана II освободить Иерусалим и Гроб Господень ответили: «Deus vult!», таким образом объявив о начале Первого крестового похода. Враг наш был, конечно, человеком опасным, но не дьяволом же! Не магометанином!

От изумления я перекрестился.

Глядя на меня, осенили себя крестом и саксонцы.

Только после этого мы пришпорили коней, чтобы не отстать от дона Чемы.

Впрочем, мы не торопились, чтобы за нами успевали повозки с женщинами и припасами.

Едва начинало смеркаться, как отряд останавливался на ночлег. Загоняли телеги в рощу или древние развалины, ужинали и ложились спать, выставив караульных. Поднимались до света, чтобы к полудню одолеть большую часть намеченного пути.

Иногда капитан посылал в ближайшую деревню или городок лазутчиков, чтобы разузнать, не ждет ли нас встреча с каким-нибудь разорившимся дворянином, который во главе банды отчаянных молодчиков грабит проезжих, и, если такая опасность не исключалась, мы выбирали окольные пути и держали мушкеты и пистолеты наготове.

Недостатка в провизии и вине у нас не было: вяленое мясо и сыр мы везли с собой, а овощи наши лазутчики добывали в попутных деревнях. Дон Чема и вовсе обходился пищей бродячих студентов – горстью миндальных орехов, ломтем хлеба с салом и кружкой вина.

Поначалу мы с Ноттой устраивались на ночлег под повозкой, в которой спала Нелла, но кардинальская дочь даже сквозь сон слышала наше учащенное дыхание, начинала ворочаться и стонать, словно передразнивая мою малышку. Поэтому мы стали ложиться под телегой с припасами, занимались любовью, заботясь более о наслаждении, чем об искусстве, и засыпали, окутанные запахами ветчины и сыра.

Каждый день дон Чема готовил успокоительное питье для Неллы, которое Нотта давала ей с вином, после чего большую часть времени девушка проводила в полудреме. Если она начинала беспокоиться, Нотта звала на помощь меня. Я брал Неллу за руку, и она затихала.

Однако ни мелкие дорожные невзгоды, ни настоящие или мнимые опасности, ни ласки моей малышки, ни пейзажи Умбрии не могли отвлечь меня от мыслей о ближайшем будущем. Я думал только о том, как устроить встречу Нотты с Джованни Кавальери, не вызвав при этом неудовольствия дона Чемы, и нередко эти размышления доводили меня до отчаяния.

Слишком много неопределенного, смутного было в нашем деле.

Прежде всего, никто не был уверен, что Джованни Кавальери находится в монастыре Святого Вита. А если он там, то может сбежать, узнав о нашем прибытии.

Прямых доказательств его причастности к похищению Антонеллы ди Ротта-Мональдески и ее преображению у нас не было. Единственная живая свидетельница не помнила даже своего имени, а тетради с записями, обнаруженные в доме на Аппиевой дороге, могли и не принадлежать Джованни.

Ну и главное – мы не знали и не могли знать, обладает ли горбун волшебным даром, является ли он miraculum naturae, а если является, захочет ли в этом признаться. Он ведь может просто развести руками и сказать: «Сам не понимаю, как уродина превратилась в красавицу, но я тут ни при чем, синьоры». И ни арест, ни пытки не помогут, если он будет стоять на своем, уж я-то насмотрелся на упрямых еретиков, не боящихся ни железа, ни огня.

А тогда напрасны мои надежды на неведомую силу, которая помогла бы Нотте избавиться от уродства…

Эту страшную мысль я гнал от себя, но перед сном она неизменно посещала меня, повергая в печаль.