Алекто. Сокровище морганов - Жюльетт Сапфо

Лютеции отвечали тишиной... Так что там, в письме? Чьё имя назвал Его Святейшество Сильвестр?

- Нашего нового викария зовут Готфрид Мильгром, - торжественно ответил центенарий. Затем, словно проверяя, что не ошибся, заглянул в письмо и повторил ещё громче: - Да, так и есть: Преподобный Отец Готфрид Мильгром.

- Готфрид Мильгром? – переспросил маркграф, и лицо его помрачнело. - Никогда бы не подумал, что увижу этого человека в наших краях.

- Вы разве с ним знакомы? – удивился Дуан Бальд.

- О нет, хвала Господу, участь состоять с ним в близком знакомстве обошла меня стороной! Но, услышь вы то, что я о нём знаю, и вам вряд ли удастся не разочароваться в выборе епископа.

- И что же вы о нём знаете, мессир? – допытывался центенарий.

- Скажу лишь то, что от Отца Готфрида не жди спокойной жизни, - ответил Эд де Туар, продолжая хмурить брови. – Не при даме будь сказано, но для нас с вами, мессир центенарий, Преподобный может стать той ещё занозой в заднице...

Маркграф накинул плащ и, откланявшись хозяйке дома, направился к двери; центенарий засеменил следом за ним.

- Когда он приезжает? – донёсся до Алекто недовольный голос маркграфа.

И затем ответ центенария:

- Вместе с гостями из Лютеции. На Тресковый карнавал.

Глава 9

Тресковый карнавал можно было смело назвать наиболее значительным событием и самым шумным, весёлым праздником на Раденне. Это были отголоски языческих Сатурналий, любимых римлянами, которые прибыли на остров среди первых поселенцев. Праздник символизировал эпоху всеобщего благоденствия и равенства; во время карнавала снималась разница между слугой и господином, слуги и даже крестьяне пировали вместе с господами, дарили друг другу свечи и глиняные фигурки в виде рыб. Это и была та особенность карнавала, который островитяне, желая придать ему местный колорит, назвали Тресковым.

В эти дни, в середине ноября, треска собиралась в большие стаи и начинала двигаться мимо острова к своим основным нерестилищам у северных островов. Раденнские рыбаки выходили в море, закидывали сети, иные ловили треску на крючок, в качестве наживки используя нарезанные кусочки рыбы, мясо мидий и разнообразных моллюсков. Рыбаки, предпочитавшие ловить треску, не удаляясь от берега, знали, что её любимые места это твёрдое дно, камни и обломки затонувших кораблей. Каждый мечтал поймать самую крупную рыбину, размер которой мог превышать рост взрослого мужчины. И почти каждый возвращался домой с богатым уловом. Тогда, проходя мимо рыбачьих домиков, обнесённых низкими стенами из бурого камня, можно было видеть под навесами гирлянды серебристых рыб. Возле стен сушились на шестах сети; в воздухе витал ароматный запах наваристой тресковой похлёбки и запечённой на решётке тресковой печени. Хозяйки делали заготовку на долгую зиму: рыбу вялили, сушили, мариновали.

А вечером жители острова собирались все вместе, чтобы посмотреть на красочное шествие в ярких костюмах и выступления акробатов, послушать песни менестрелей, закружиться в зажигательных танцах под громкую музыку, подурачить друг друга в вечер масок и узнать о своём будущем в ночь гадания.

Тресковый карнавал начинался музыкальными состязаниями менестрелей и заканчивался гаданиями над огромным чаном с водой, в которой плавала треска.

В первый день, уже с самого утра, вся округа наполнилась необычным шумом. Тарахтели, не переставая колёса, фыркали лошади, раздавались приветственные возгласы. Со всех дорог к дому маркграфа съезжались повозки, верхом и пешком прибывали жители острова. К представителю королевской власти на Раденне шли охотно – одни из уважения, другие из любопытства, а больше всего в надежде сытно поесть, поплясать и развлечься. В дом входили только очень немногие и почти все в ожидании веселья прогуливались по двору или сидели на расставленных слугами маркграфа грубых длинных скамьях. Во всех уголках – среди сидевших, стоявших, прогуливавшихся по двору – только и было разговоров, что о прибытии важных гостей из Лютеции.

Денежные затруднения графини де Лармор и её уединённый образ жизни не позволяли участия в праздниках. Впрочем, она и не стремилась к этому. В течение двенадцати лет, с того дня, как не стало её мужа, Бертрада не снимала траура. Живя в Доме папоротников на правах хозяйки имения, завещанного ей графом Харибальдом, она всецело отдалась воспитанию единственной дочери. Не появляясь на приёмах и званых обедах, при случайных встречах она обдавала холодом всякого, кто осмеливался намекнуть ей на возможность вторичного брака. Эта статная женщина в неизменно чёрном платье, ниспадавшем тяжёлыми складками, казалось, несла на себе отпечаток некой жертвенности.

Однако порвать все связи с местной знатью было невозможно, и, получив приглашение от маркграфа на Тресковый карнавал, Бертрада отправила туда Алекто. Сама же осталась дома, сославшись на головную боль и усталость.

Когда Алекто появилась во дворе маркрграфского дома, там было шумно от гомона собравшейся толпы. Мужчины вели оживлённые разговоры; женщины, придерживая длинные юбки руками, учтиво приседали перед знакомыми при встрече на дорожках или в дверях. Кое у кого из девушек были на блио пышные оборки – несомненный намёк на достаток в семье, но у большинства весь наряд состоял из скромной юбки и лифа, схваченного цветным пояском, тонкого обруча из поддельного золота на гладко убранных волосах и украшений с блестящим стёклышком, купленных у заезжих купцов.

У мужчин чёрные котты смешивались с белыми полотняными камизами; рядом с серыми домоткаными куртками из местного льна виднелись тёмные длинные плащи.

Все эти люди были пятым поколением колонистов из Нейстрии и потомками некогда покорённых франками первых поселенцев острова. Теперь все они молились одному богу и разделяли одни заботы. Они сеяли пшеницу и овёс, сажали овощи и виноградные лозы, ловили рыбу, ухаживали за фруктовыми садами. Они говорили, изредка вставляя кельтские и латинские слова, а некоторые песни пели на забытом и непонятном языке загадочного племени арнуфильгов.

Алекто, выделявшаяся среди местного общества своей изящной фигурой, гордо поднятой головой и грациозностью движений, ничуть не стеснялась ни своего платья бордового бархата, доставшегося ей от матери, ни простой причёски, украшенной живыми цветами. Она с любопытством посматривала вокруг сине-зелёными глазами и, казалось, не замечала того, что некоторые мужчины бросали на неё мимолётные, но красноречивые взгляды.

И вот вниманием Алекто завладело несколько блистательных пар в пышных, переливавшихся всеми цветами радуги нарядах. Очевидно, эти люди прибыли на остров из столицы королевства и составляли небольшую группу привилегированных гостей маркграфа. Среди них выделись двое мужчин. У одного, кутавшегося в бархатную мантию, отделанную богатой вышивкой и мехом, была тонкая фигура, аристократическое и ещё красивое, но измождённое лицо.