Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

Какой бы тяжелой ни была доля кавалериста Жукова, она была в несколько раз лучше доли пехотинца из крестьян. Плохо одетый, плохо накормленный, получающий ничтожно малое денежное довольствие и отвратительное медицинское обслуживание, зачастую неграмотный (в 1914 году 61,7 % новобранцев не могли прочитать собственную фамилию), он являлся не человеком, а бесправным существом, парией. Возможно, вследствие подобного отношения, культурной и политической отчужденности эти солдаты из крестьян не проявляли никакого интереса к войне, на что жаловался генерал Брусилов, командовавший в то время одной из армий: «Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война стряслась им на голову, как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто такие сербы, не знал почти никто. Что такое славяне – было им также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать – было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя»[42].

Случаи рукоприкладства в царской армии, хотя и не редкие, все же не были таким распространенным явлением, как о том рассказывали в советские времена, и официально запрещены офицерам. В отличие от рассказов Жукова Красная армия не только не порвала с этой отвратительной традицией, но и далеко превзошла царскую. Во время Второй мировой войны множество советских генералов будут избивать не только солдат, но и своих коллег. Маршал авиации Голованов[43]рассказывал, что Конев однажды сказал ему: «Да я лучше морду ему [провинившемуся офицеру] набью, чем под трибунал отдавать, а там расстреляют!» Генерал-полковник авиации Байдуков рассказывал журналисту Феликсу Чуеву[44], что зимой 1942 года увидел, как генерал Захаров выходит от Конева с разбитым до крови носом. «Ударил, сволочь!» – сказал Захаров. «Что ж такое, Матвей Васильевич, брал Зимний дворец, пистолет на боку висит, ты бы его проучил!» – совершенно серьезно посоветовал Байдуков. Хрущев в своих мемуарах[45]утверждал, что Сталин благосклонно относился к рукоприкладству в генеральской среде и вследствие этого такая практика распространилась вплоть до самых высших сфер. Если царская армия была проникнута презрением к солдату, в Красной армии господствовали бандитские обычаи.

Но спецификой императорской армии были не побои, а подчеркивание социальной неполноценности солдат. Еще в 1909 году, гуляя по Люблину, Брусилов пришел в ярость, увидев у входа в парк табличку, сообщающую: «Нижним чинам и собакам вход воспрещен»[46]. Вплоть до 1917 года рядовым и унтер-офицерам – не важно, пехотинцам, артиллеристам или кавалеристам – запрещалось курить на улице, ездить в трамвае (зато им не возбранялось кататься на его подножке), заходить в театры, кинематографы, рестораны, трактиры и бордели. Им запрещалось ездить в поездах в вагонах первого и второго класса, а также входить в дом через парадную дверь.

Эти ограничения были бы унизительными, но и внутри самой армии существовали различия в положении офицеров и рядовых. К простому солдату офицер обращался на «ты» и низвергал на его голову потоки ругани – хотя формально это запрещалось уставом – вроде классических «сволочь», «мерзавец» и многочисленных матерных вариаций по поводу матери жертвы. Жуков будет следовать этой традиции. В Красной армии он прославится легкостью, с которой станет бросать оскорбления, и талантом подбирать для этого особенно обидные слова. Эта привычка, распространенная в армии, также имеет корни в русской крестьянской традиции. Офицерские жены имели практически неограниченные возможности злоупотреблять бесплатной рабочей силой, согнанной в казармы. Первой обязанностью рекрута было заучить почтительные обращения, закрепленные за командирами разных чинов: для полковника – ваше благородие, для генералов – ваше превосходительство, для высших начальников – ваше высокопревосходительство. Нарушения установленных правил обращения караются самым строгим образом. И даже ответ на вопрос, заданный офицером, должен звучать так: «Рад стараться, ваше благородие». Тон солдата, приветствующего офицера, должен быть бодрым и почтительным.

Солдат царской армии, особенно выходец из крестьянской среды, часто был подвержен приступам хандры, тем более что он был почти совершенно лишен увольнительных, как и его советский преемник. Всегда с недоверчивостью относившийся к начальникам, он был легко восприимчив ко всем, даже самым нелепым слухам, вроде предстоявшего после окончания войны раздела помещичьих земель. Он был склонен к дезертирству – распространенное явление и в императорской армии, и в Красной армии Жукова. Есть еще две области, в которых красные образца 1941–1945 годов превзойдут царскую армию 1914–1917 годов: слабая дисциплина и повальное пьянство. Когда в результате Февральской революции 1917 года и знаменитого приказа № 1 начнется разложение армии, ненависть солдат-крестьян к «золотопогонникам» выйдет наружу.

В марте 1916 года обучение эскадрона, в который был зачислен Жуков, закончилось. Оно продолжалось восемь месяцев, на три месяца больше, чем обучение пехотинца. Это роскошь, которую царская армия не должна была бы позволять себе в том положении, в котором находилась. 17-го числа этого же месяца генерал Брусилов вступил в командование Юго-Западным фронтом и сразу же начал подготовку его четырех армий к крупному наступлению, которое войдет в историю под его именем и нанесет страшный удар австро-венгерской армии. 10-я кавалерийская дивизия была переброшена на юг, на левый фланг Юго-Западного фронта. Но Жукова в ее рядах не было. Он принял решение, которое определило его дальнейшую жизнь: согласился поступить в команду, где готовили унтер-офицеров. Располагалась она в Изюме, на Донце, далеко от мест предстоящих сражений.

Его взводный командир проявил настойчивость, выполняя в данном случае инструкции высшего командования. Русская армия страдала от сильной нехватки офицеров и унтер-офицеров, еще больше усугубившейся после огромных потерь 1914 и 1915 годов. Если говорить только об унтер-офицерах, то проведенное в 1903 году генералом Редигером, предшественником Сухомлинова на посту военного министра, исследование показало, что по штатному расписанию мирного времени в Германии на роту приходится двенадцать унтер-офицеров, во Франции шесть, в России – два, меньше, чем даже в армиях таких же крестьянских стран, как Италия и Австро-Венгрия, где их было трое. Такое положение объясняется, с одной стороны, малой привлекательностью военной службы для русских людей того времени, а с другой – общим низким уровнем образования. Действительно, унтер-офицеры традиционно набирались из числа ремесленников, торговцев или зажиточных крестьян – грамотных слоев, численность которых в России была невелика. Младшие унтер-офицеры, старшие унтер-офицеры и фельдфебели (младшие сержанты, сержанты и старшины) не имели тех привилегий, которыми пользовались их германские и британские собратья (например, питаться в отдельных от солдат столовых), являвшиеся настоящим становым хребтом своих армий, получавшие хорошее жалованье и пользовавшиеся большим авторитетом. Стоявшие совсем немного выше рядовых, фельдфебели, которым помогали унтер-офицеры, с трудом поддерживали порядок в ротах, в которых насчитывалось по 200 рядовых, и эти полицейские функции они осуществляли в ущерб обучению и боевой подготовке. Хроническая нехватка офицеров и младших командиров будет также и одной из самых серьезных проблем Красной армии во время войны с нацистским рейхом. Что ни говори, а разрыв между царской и советской армиями был далеко не таким полным, как бы того хотелось Троцкому или Ленину.